Мигелито клевал носом, скрестив руки на груди. Я допил то, что оставалось в стакане, и позвал его:
— Мигелито.
Он открыл глаза, а я сказал:
— Дай счет, я пойду.
Он оценивающе посмотрел на бутылку. Я выпил больше половины.
— Тебе всю считать или по стаканам?
— На твое усмотрение.
Тип со странным лицом все бубнил мне на ухо:
— …А моя жена возмутилась и спросила: «Ты что делаешь? Зачем на нее так смотришь?» Или что-то в этом духе, не знаю… А я ответил: «Да пошла ты!»… «Да пошла ты!» — повторил он. — И тогда она бросилась в воду…
— Слушай, я, пожалуй, возьму с тебя за полбутылки — пятьсот за джин и сотню за тоник, то есть всего получится шестьсот. Ну что, по предпоследней? Давай, выпей за мой счет.
— Нет, спасибо, я пошел. Возьми.
Я протянул ему купюру в тысячу песет.
— А я сел на песок и нахально глядел на ту девушку, у которой совсем не было стыда, понимаешь? Она наслаждалась тем, что на нее смотрят. Наверное, была поддатой или под наркотой, это я сейчас так думаю, а может, просто подростковая бесшабашность. Но все дело в том, что я продолжал пялиться на нее и…
— И за этого сеньора возьми с меня. — Я показал на пьяного.
— Тони, он выпил целую бутылку рома, он почти каждую ночь так делает. Это ровно тысяча. И твоей бумажки недостаточно. — Он потряс в воздухе банкнотой.
— Потом я услышал крики… Кто-то кричал в воде, и это была моя жена. Но я не придал значения… Подумал: да пошла она…
Я достал еще одну тысячную купюру и протянул Мигелито. Потом повернулся к типу, который продолжал свой монолог, обращаясь теперь к стакану.
— Слушай, Тони, спасибо тебе, — сказал Мигелито.
— Крики становились все отчаяннее, и я… я поднялся на ноги… Солнце уже взошло, но я увидел, что она… Боже мой! Она запуталась в лесках от удочек, и вода вокруг окрашивалась в алый цвет. Я кинулся… кинулся в воду и вытащил ее на берег, и… бедренная артерия, я потом узнал, мне потом сказали, что она пропорола себе рыболовным крючком бедренную артерию, рана в пять сантиметров. Всего пяти минут хватило… хватило, чтобы она истекла кровью и… — Он поднял голову, не видя меня, не видя никого. — Знаете, каким было последнее слово, которое я ей сказал? Знаете? — Теперь он обращался ко мне.
— Да, я знаю. Мы никогда не можем найти верного слова. Как будто захлопываем у кого-то перед носом дверь, так? Вот что мы делаем, когда ссоримся.
Вот что я ответил, а несчастный алкоголик согласился:
— Именно так… И знаете, за все эти годы… За все эти годы не прошло ни дня, чтобы я не думал о ней…
Я выскользнул из бара.
«Пузырьки» были закрыты — вывеска не горела. Я несколько раз постучал. Каталина открыла дверь.
— А, это ты, — только и сказала она.
— Она все еще наверху?
— Там, где ты ее оставил. Даже не спускалась сюда. Слушай, зачем ты пришел?
Я не ответил и вошел в бар. Она заперла дверь, подошла ко мне, заглянула в глаза:
— Я задала тебе вопрос, Тони.
— Я скажу это ей, Каталина. Это касается ее, а не тебя. Я вернулся, этого недостаточно? — Но, кажется, ей и в самом деле было этого недостаточно, она встала передо мной, пристально глядя мне в глаза. — Ты ведь все знала про Сильверио, так?
— Конечно знала. А ты как думаешь? Хуанита и я — мы как родные сестры. И что ты намерен сейчас сделать? Мне нужно закрывать кассу.
— Это хорошо, Каталина, занимайся кассой. А я пойду наверх, к ней.
Она вдруг с силой сжала мое плечо. Я даже не подозревал, что она такая сильная.
— Если ты обидишь ее, клянусь, я убью тебя, Тони.
Я не ответил. Просто подождал, когда она уберет руку. Когда она меня отпустила, я прошел через бар, откинул штору, поднялся по лестнице и вошел в жилую часть дома. Здесь было тихо и темно. Я заглянул в спальню. В полумраке угадывались очертания лежащей в постели Хуаниты. Кажется, она не шевельнулась с тех пор, как я ее оставил. Я разделся и лег рядом, обнял ее, а она нащупала в темноте мою руку и прижалась губами к ладони.
Как раньше.
В то утро телефонный звонок застал его лежащим на кровати, и пытающимся справиться с очередным приступом удушающего кашля, после которого он обычно отплевывался кровью. Когда кашель поутих, Медведь подумал, что, пожалуй, в самом деле слишком много пил последнее время, возможно, потому что он поселился в этом пансионе, «Вилла Сара», который находился совсем близко от пивной Пепе Мартина, располагавшейся прямо на углу, в верхней части поселка Салобренья. Было очень сложно удержаться, чтобы, проходя мимо, не зайти и не пропустить стаканчик. Какой дорогой ни направляйся к пансиону, в глаза вечно бросается ярко светящаяся вывеска, внутри полно девиц со своими сутенерами — это были русские из ночного бара «Московские ночи», который находится в нижней части поселка, где Медведь никогда не бывал. А если девушек там еще не было, он все равно заходил в призывно манящую огнями дверь, чтобы дождаться их в пивной, а потом наговориться на родном языке и выпить водки «Столичная». Справедливости ради надо сказать, что Медведь никогда не напивался, он опрокидывал в себя пару рюмок, а потом поднимался по пологому склону до пансиона и уходил в свою комнату, где, засыпая, разглядывал потолок, покрытый рельефными трещинами, рисунок которых напоминал ему карту какой-то неизвестной страны с озерами, реками и горами. А на следующий день Медведь просыпался, почему-то страдая от жестокого похмелья.