А в общем-то ночь проходит спокойно. Полевая кухня действует вовсю. На передовую в термосах тащат кашу, борщ. Старшина оделяет бойцов «наркомовским пайком», выкликая фамилии сиплым, застуженным басом:
— Дрожжак, добавка!
— Есть добавка!
— Муртазин, добавка!
— Нет, мою долю кому другому отдай.
— Старшина, мне, мне его пайку! — кричит Никита.
Старшина поднимает голову, заглядывает в его цыганские с яркими белками глаза и рукой машет:
— Тебе и так хватит, Сывороткин.
Цыганские глаза лукаво улыбаются:
— А я доброволец. Две пайки положено.
— И нас никто насильно не гнал, — говорит Дрожжак.
— А я от брони отказался и на фронт попросился, — не отвязывается Никита, все тянет старшине свою кружку.
— Кем же ты работал, Никита? — спрашивает Ильгужа Муртазин, подсаживаясь к нему.
— Золотоискатель.
— О!.. — Ильгужа крепко хлопает его по спине. — Было время, я тоже золото добывал. Потом на нефть перешел. Поинтереснее дело.
Ильгужа принимается уговаривать старшину:
— Товарищ старшина, отдай ему добавку.
— Не дам. Вспьянится. А во хмелю дурнее Никиты человека нет. Матюкается, похабные песни поет.
— Вспьянится?.. — широко разевает рот Никита и хохочет до слез. — Если хочешь знать, я в Бодайбо на спор целый литр спирту выдул.
— Бодайбо? — Леонид даже вздрогнул, услышав такое.
— Ну да, Бодайбо. А что?
Собрался было Леонид сказать, что жена его тоже из Бодайбо, но раздумал. Дескать, ничего, просто так. Признаться, и раньше он недолюбливал этого слишком уж развязного и прилипчивого человека, а теперь, когда тот с такой жадностью потянулся за водкой, и вовсе расхотелось разговаривать с ним.
Никита между тем выпил долю Муртазина и сам подошел к Леониду.
— Слушай-ка, Колесников, ты тоже, что ли, сибиряк? Нет? Жаль. Впрочем, ты мне все равно нравишься. Здорово воюешь, прямо герой. Давай дружить.
Но старшина увидел, что в подвал зашел командир роты, скомандовал:
— Встать! Смирно-о!
— Вольно, вольно! Ну, как настроение, орлы? — спросил ротный, прикуривая папиросу от коптилки, сделанной из гильзы ПТО.
— Если так пойдет, товарищ командир, к Новому году с фрицами рассчитаемся, — говорит Никита, поблескивая замаслившимися зрачками. — Рассчитаемся ведь, а?
Хомерики, разумеется, тоже совсем не против покончить с войной к Новому году, однако он понимает, что не так-то скоро дело делается. Враг еще силен и вон уж куда забрался. Занял Киев, рвется на Москву… Но не хотелось ему огорчать своих бойцов, вкусивших радость победы. Правда, и обманывать, обещая быстрый конец войны, не годится.
— Точно сказать, когда мы добьем врага, не могу, друзья. Но сегодня вы геройски сражались. Спасибо. — Командир роты подошел к Леониду. —Молодец, генацвале, умеешь, оказывается, воевать. Я при случае поглядывал на тебя. Что ни говори, первый бой. А я давно приметил, что человек, принимая боевое крещение, или совсем теряется, или безрассудно прет на рожон. Ты же, Колесников, действовал с холодным расчетом. Только вот не следовало каску скидывать. От выстрела в упор она, конечно, не убережет, но от рикошета, пули или осколка на излете есть определенная гарантия … А ты не смейся! Смотри! — Он снимает каску и показывает вмятину и царапины. — Не будь каски, где бы оказались эти пули, а? Вот в этой черепушке! — Хомерики поворачивается к Никите. — Чего у тебя глаза так блестят, генацвале? Норму, что ли, крепко перевыполнил?
— Эх, если б и мне заиметь этакий ремень, товарищ командир!
И в ответ совершенно неожиданный вопрос:
— Какое у тебя образование, Сывороткин?
— А что, разве человеку без образования грех носить ремень со звездочкой?
— Если, говорю, имеешь хотя бы неполное среднее, к весне пошлю тебя на курсы младших лейтенантов.
— Ха-а, — скалится Никита, показывая крупные зубы. — До весны Гитлеру капут!
— Да нет, друзья, похоже, война не так скоро кончится.
— А как по-вашему, товарищ старший лейтенант, когда? — спрашивает Муртазин, пристроившийся на ящике, чтоб написать письмо домой.
Что может ответить на это Хомерики? Отшучивается:
— Как назначат Верховным Главнокомандующим, скажу точно.
— А сам-то Верховный знает, когда? — ляпнул вдруг Дрожжак. Ну и характер у человека: что на уме — то и на языке.
От такого вопроса Хомерики бросило в пот. Но он сумел скрыть смущение и уверенно, четко сказал:
— Рано ли, поздно ли, однако война все равно кончится. И кончится она нашей победой. Вот в этот день я тебе подарю, Сывороткин, свой ремень со звездочкой. А пока что, извини, не могу. Скажут, нарочно, мол, чтобы скрыть на всякий случай, что командир, подпоясался солдатским ремнем.