— Куда ни глянь — песок, песок, песок…
— Чем только они тут кормятся?
— И ночь здесь куда темнее итальянской. Будто в погребе, ни зги не видать.
— А на звезды, на Медведицу погляди. У нас-то она чуть ли не над головой горит, а здесь у самого края неба, не выше дерева…
— Африка, — важно заявляет Сережа, — самый древний и самый знойный континент на земле.
— Откуда ты знаешь? Может, Европа самый древний континент! Не стоял же ты, не глядел, когда Земля наша рождалась. — Это голос Антона. Он не упустит случая подразнить Логунова, знает, что если тот заведется, удержу ему нет.
И сейчас Сережа, будто заслышал горн, вскочил с постели. Сел и начал:
— Современная наука утверждает…
— Господь весь мир в один день сотворил, — прерывает его Мирза-ака.
— Не в один, а в шесть дней. — Петя тоже поднимается и садится. — А на седьмой день созвал строителей, пригласил архангелов, серафимов и прочих придурков и шикарнейший бянкет закатил…
Все разражаются веселым хохотом. Мирза-ака, возмущенный таким кощунством, плюется: «Тьфу, кяфиры!» — и с головой кутается в простыню.
Как ни жарко, как ни душно, однако усталость берет свое, — палатка потихоньку погружается в глубокий сон. Засыпает и Леонид.
2
…Когда Леонид очнулся, первое, что он услышал, было пенье соловья. Такого голосистого, лихого певца ему никогда еще не случалось слышать: ни в Колесниковской дубраве, ни в Сибири, ни в Оринске… Леонид с усилием разомкнул веки. Что с ним стряслось? Почему это он тут валяется? Вдруг раздался треск автоматов. И он словно бы проснулся. Попытался приподнять голову, но она будто каменная, тяжелая. И гудит безостановочно. Подумаешь, под черепом у него самовар кипит. Нет, это не в голове гудит, это лес расшумелся… После долгих мук ему удается приподняться и сесть. Он проводит ладонью по лицу и, взглянув на залитую кровью руку свою, вдруг понимает все.
…Капитан Хомерики предупредил — без команды не стрелять. Никита Сывороткин испуганно вскрикнул: «Капитан, окружают!..» Командир приказал приготовить гранаты. Леонид обеими руками схватил пулемет и напружился, чтобы броситься вперед — в атаку. Капитан скомандовал: «Гранаты!» — и бросил одну в приближающихся автоматчиков. Снова замахнулся, но вторую кинуть не успел, весь передернулся, развел, как бы удивившись чему-то, руками и упал навзничь. Леонид одним прыжком оказался рядом с капитаном, подхватил гранату и повернулся в сторону противника… Стало быть, граната разорвалась у него в руке. Но почему в таком случае пальцы целы? Или все же он успел кинуть? Словом, как бы это ни случилось, но челюсть вывихнута, зубы раздроблены. Он садится и тут же… снова падает. Всем телом приникает к земле. Не дышит… «Конец! Плен…»
Немцы громко переговаривались, пересмеивались и добивали из автоматов тяжелораненых.
— Ганс!
— В чем дело, Отто?
— Сколько на тот свет отправил.
— Пристрелю одного, и как раз десяток будет. А ты?
— Погоди, не торопись. Я тебя сфотографирую. Для истории.
Леонид приподымает голову. Один из немцев, нацелив автомат, стоит над раненым красноармейцем, другой, отойдя чуть в сторону, меняет пленку.
— Стойте!.. — Леонид и сам не заметил, как вскочил и бросился к ним.
Немцы поначалу даже растерялись, увидев надвигающегося на них исполина с залитым кровью лицом.
— Не стреляйте! Это пленные… Убийцы наставили автоматы на Леонида.
— Цурюк!
Леонид, потеряв последние силы, со всего роста грохнулся оземь. Немцы подбежали ближе. Один ткнул Леонида дулом в живот, а другой раскинул ему руки в стороны, как у распятого Христа.
— Гигант. Рабочий скот. Оставь. Есть приказ — годных к работе не стрелять.
— Нет, стреляйте! Стреляйте!
— Русс, цурюк!..
Захохотали фрицы и отправились дальше.
Плен… Леонида не пугали ни раны, ни даже сама смерть. А вот плен… Почему не пристрелили его эти двое?.. Какой позор, какое бесчестье! Почему его не убили?.. Нет ли поблизости автомата или пистолета? Неподалеку, уткнув подбородок в малахитовую зелень мха, лежит Хомерики. Лежит, будто живой. Ни крови, ни раны не видать. Лишь на лбу между бровями темное пятнышко, похожее на родинку. Молодой, красивый… Если выйдут из окружения, обещал ремень свой со звездочкой Сывороткину подарить. Но ремень уже успели стащить фрицы…
Леонид погладил ладонью холодные щеки капитана. Бриться, пожалуй, начал лишь года два назад, кожа нежная, девичья… Леонид разыскал у него в кармане брюк медальон… «Если вырвусь живым, хоть родным его в Грузию напишу…»