Между тем вернулись давешние Ганс и Отто.
— Ауфштеен!
— Хенде хох!
Леонид впервые в жизни поднял руки перед врагом. Что бы сказал отец, Владимир Кузьмич, если бы увидел сына в эту минуту?
— Комм, комм! Шнель!
А соловьи то ли прочь улетели, то ли умолкли, ужаснувшись злодейских дел незваных чужеземцев.
Залив кровью небосклон, закатилось майское солнце.
К злым голосам, выкрикивающим команду на непонятном языке, присоединился яростный лай овчарок: «гоу-гав, гоу-гав!..»
Леонид покосился по сторонам. Кто успел вырваться из окружения? Кто разделяет с ним горькую его участь? Никита Сывороткин… Не узнать человека: согнулся, съежился и беспрестанно шмыгает носом, будто насморком страдает. А дальше кто? Уж не Сережа ли Логунов, пулеметчик из третьего взвода? Он. Тоже сгорбился, ссутулился. Совсем маленьким стал. Брови словно судорогой сведены — глаз не разглядишь.
А-а, и Дрожжак с ними! Чувствителен Коля, любую мелочь принимает близко к сердцу и долго переживает. Какая же буря бушует сейчас в его душе! Левое веко его беспрерывно дергается, и он с жаром все повторяет: «Все равно… сбегу. Сбегу… все равно…» То ли себя успокаивает, то ли товарищей хочет подбодрить. Рядом с ним шагает незнакомый красноармеец. Красавец, каких на картинах рисуют. И выступает он, словно на параде. Словно нет автоматчиков немецких и злобных овчарок нет вокруг. «Радуется, что ли, что в плен попал?..» Нет, нет, нечего клепать на человека, если его совсем не знаешь.
В голове опять зашумело, загудело. Виски раскалываются. Эх, лечь бы тут и умереть! То-то бы хорошо было… А Муртазина не видать. Скоропадова тоже нет. Или погибли, или сумели спрятаться в лесу. Как бы там ни было, счастливые они.
Пересыхает в горле. Язык прикипает к нёбу. За глоток воды полжизни бы отдал сейчас. Впрочем, его жизнь теперь и без того ломаного гроша не стоит!.. Вдруг на дорогу опускается туман… Ведь только что были светлые майские сумерки. Откуда взялся этакий густой туман?.. Или просто от слабости в глазах темнеет?..
— Знаком, обопрись на меня…
— Ой кто это?.. — Леонид поворачивается присматривается затуманившимися глазами. — А-а… Муртазин… И ты, стало быть, здесь, душа несчастная. А я-то думал, вы…
— Держись за меня, знаком. Нельзя, упадешь — не встанешь.
— Спасибо, Ильгужа. И тебя, значит, ранило. Куда?
— Пустяк. Слегка ногу царапнуло. Через недельку следа не останется, заживет.
— Крепись, старина. Придут еще такие дни, что мы снова всласть повоюем! — Сильные руки подхватили Леонида за другой локоть.
Кто это? И голос незнакомый совсем. Леонид повернул застланные кровью глаза на богатыря с железной хваткой.
— Ты кто будешь, добрый человек?
— Не узнал, что ли? Так я два месяца в вашем батальоне проживал. Командир орудия Ишутин. Петя Ишутин. Танк-то это я из лесу подбил. А потом шальным снарядом и меня, и пушку мою вверх тормашками подкинуло. Два колеса в две разные стороны улетели, а у меня волос с головы не упал.
Да, парень был что надо. Земля вздрагивала под тяжестью его уверенной поступи. Гордый взгляд, смелые слова крепкого и могучего, как дуб, Ишутина, казалось, влили силы в Леонида. Он жмурится до боли в глазах, хочет разогнать кровавый туман. И в мозгу утверждается мысль: «Ничего, когда рядом такие удальцы, не пропадем!..»
— Давай споем, что ли! Не то ребята совсем пали духом, — предлагает Ишутин и, не дожидаясь ответа, затягивает во весь голос:
Вдруг поднялись понуренные головы, будто дождем расправило поникшие, истомившиеся по влаге травы. В глазах зажглась воля к жизни, и уже половина колонны подхватила песню:
— Швайген! Молша-атъ!
Конвой засуетился, забегал, встали на дыбы, натянув поводки, огромные овчарки.
— Швайген! Молшать!..
Но песня, как волнение на море, все разливается и крепчает. Пять баллов, семь, девять. И — грянул настоящий шторм. Немцы перетрусили, подняли пальбу, но пока стреляли в воздух.
— Швайген! Молшать, русские свиньи!
«Сейчас дадут очередь по колонне», — спохватился Леонид и громко крикнул:
— Прекратите, товарищи! Потешили душу, и хватит!
— Умирать, так с песней умирать, — огрызнулся Петя, сам не свой от возбуждения.
— Так ведь нам повоевать еще предстоит, Петя, — убежденно повторил Леонид его же слова.
Ишутин все понял и, словно бы протрезвев, крикнул — как протрубил:
— Отставить!..
Песня нехотя погасла, но вера, которую она всколыхнула в сердцах, осталась. «Нет, господа фрицы, коли так, мы с вами еще и впрямь повоюем, — повторил про себя Леонид. И голова уже не так раскалывалась. — Попасть в плен — это еще не значит стать на колени. Не значит…»