— Не прибедняйся!
Аарне внимательно посмотрел на друга.
— Что ж… Может быть, я и прибедняюсь, все может быть. Но, объективно говоря, я почти отрицательный тип.
Индрек засмеялся.
— Не остроумно!
— Скажи-ка лучше, с чего это ты вздумал писать обо мне? Точнее — о чем писать?
Индрек посерьезнел.
Его считали уже признанным молодым автором. Он проявил себя маленькими сатирическими рассказами на обыденные темы, но сам Индрек считал все это чепухой. Он хотел писать правду о себе и своих сверстниках. Но нужно ли это кому-нибудь? Интересно ли это? От всего этого можно лишь горько усмехаться. У них, молодых, есть вера, надежда и любовь. Разве это звучит пессимистически?
Но, с другой стороны, ведь не всякие сомнения следует выносить на суд читателя, незачем ему предлагать несущественное и хныкающее, на это не стоит переводить столько хорошей бумаги.
И все-таки! Не беда, что еще много запутанного, что еще не все ясно, не все правильно… Когда же человек может считать себя зрелым? Предположим, что в сорок лет кругозор достаточно широк и чувство мировой скорби сведено к минимуму. Можно писать правильно и умно.
Но что же делать в двадцать лет? Иногда невозможно молчать…
Так они мудрствовали, и так они писали, хотя бы только для того, чтобы спрятать написанное в ящике письменного стола.
…К вечеру Аарне вспомнил о Майе.
— Кто она? — спросил Индрек. — Откуда она?
— Из Таллина. А кто — не знаю.
Они долго шли молча.
Снег покрыл тонким слоем замерзшую землю, и на улице запахло нафталином.
— Она тебе не нравится? — спросил Аарне.
В вопросе таились настороженность и готовность к отпору.
— Я ведь совсем не знаком с нею. Только уж если говорить честно, то…
— То?..
— Эда нравилась мне больше. А что ты о ней думаешь? Она ведь умная девушка…
— Почему ты все время подчеркиваешь «умная»?
— А? Нет, просто так…
Аарне выжидающе посмотрел на друга. Но тот молчал, и он продолжил начатую мысль:
— К тому же Эда имеет прелестного кавалера…
— Надолго ли?
— Тебе-то откуда знать?
Индрек улыбнулся.
— Я все знаю!
Они разошлись слегка раздосадованные, но ни тот, ни другой этого не показал.
Туманный день
Выпал снег. Ветер гонял снежную пыль взад-вперед по растрескавшейся земле. Так продолжалось несколько дней. Однажды утром земля вновь почернела, оттаяла, и в темноте зажурчала вода. Оттепель…
Аарне и Майя сходили в кино. Юноша глядел на спокойный, самоуверенный профиль девушки и думал: «Кто она? Откуда она появилась?» Они говорили мало, только смотрели друг на друга. Аарне спросил:
— Как тебе понравился фильм?
— Так себе, — ответила она равнодушно.
Они пристально поглядели друг на друга.
— Что тебе не понравилось?
Вопрос остался без ответа. Иногда Аарне спрашивал себя: неужели у них действительно разные интересы? Конечно, глупо было делать такие выводы. Чувствовалось, что Майе доставляет радость болтать на повседневные, шутливые темы. Аарне пытался смириться с этим. Не мог же он заставить эту милую девушку умничать, как его друзья или он сам. Ведь так хорошо смеяться от души, смеяться без всяких проблем…
— Ты знаешь, что у тебя красивые глаза?
— Знаю.
Майя шутливо вскинула голову.
— Тебе об этом часто говорили?
— О да, конечно…
— А кто-нибудь целовал твои глаза?
Аарне почувствовал, что его голос странно дрожит.
— Кажется, нет, — прошептала Майя.
— Тогда это сделаю я.
— Сумасшедший! Прошу тебя, не надо.
Они прислонились к каменной стене старого дома, дышавшей холодной сыростью. Таяло, вокруг фонарей дрожали желтые круги.
Аарне почувствовал под губами вздрагивающие веки и слегка щекочущие ресницы, а потом — ее губы… Странные мгновения. Губы девушки ответили очень робко и нерешительно…
Когда он отпустил Майю, она уже не отстранилась. Она улыбнулась как-то грустно и лениво и вздохнула:
— Зачем ты это сделал? Дурачок…
Потом провела рукой по его застывшему лицу и потянула за руку.
Они зашагали в туман. Сырость охлаждала горячие щеки и врывалась в легкие. Неба не было видно, ноги ступали по снежной слякоти. Аарне заговорил. Он говорил много, как будто наверстывал упущенное. Чувствовалось, что он счастлив. Майя слушала его, тихо улыбаясь.