— Нет.
— Почему? Чему ты, собственно, не веришь?
— Я не верю, что этот цирк может спасти мир. Если война будет, то будет независимо от того, читаем мы свои стишки или нет.
Индрек нахмурился.
— Ты ждешь войны?
— Оставь… В конце концов это не важно. Она начнется, когда должна будет начаться…
— Как ты это объяснишь?
— На, читай лучше!
Андо сунул друзьям исписанные листы бумаги. Это был короткий рассказ, изображавший начало войны. Натянутая до предела струна оборвалась, и в открытое небо вырвались тучи ракетных самолетов…
— Ты чертовски здорово написал! — сказал Индрек, протягивая листы Аарне. — О, как вы все любите эту бомбу!
— Но этого не напечатают.
— Конечно, нет.
— Разве обязательно нужны оптимистические концы? — спросил Андо.
— Да, пойми. Нельзя запугивать людей…
И это была правда. В наши дни людям необходима надежда. Над далекими морями подымались ядовитые грибы, волны неслись к материкам. По утрам люди шли на работу, ели, любили, как и раньше. Едва ли кто-нибудь стоял бессонной ночью у форточки и прислушивался к эху взрывов. Нельзя отнимать у людей надежду. Нельзя. Надежду нужно укреплять.
Литературный суд прошел удачно. К концу выяснилось, что в подготовке к вечеру участвовал почти весь класс. Для постановки потребовались техника, освещение, звуковое оформление и еще многое другое.
Когда опустился занавес, и публика, неожиданно многочисленная, зааплодировала, Аарне сказал:
— Ребята, я бы никогда не поверил, что у нас так хорошо получится!
Индрек пришел за кулисы, чтобы пожать всем руки.
— Молодцы, ребята!
— А знаешь, я не верил, что так хорошо получится… — повторил Аарне.
— Ты не верил потому, что все репетиции проходили при дневном свете. Освещение улучшает все в два раза, — разъяснил Андо.
После этого вечера в учительской стали говорить, что из выпускников еще может что-нибудь получиться.
Было пятое апреля.
Аарне не хотелось танцевать. Он чувствовал себя усталым. Майя заметила это и сказала:
— Давай уйдем отсюда…
Они спустились по каменной лестнице. Музыка осталась где-то наверху. Все классы и коридоры были пусты.
— Давай посидим в каком-нибудь классе…
— А если кто-нибудь зайдет?
— Пусть заходит, нам какое дело!
Мимо школы проезжали машины, по темным стенам время от времени скользил свет. Где-то далеко играл оркестр. Майя села за первую парту.
Аарне подошел к окну и посмотрел в ночь.
— Ты никогда не думал, кем мы будем? — услышал он неожиданно голос девушки.
— Я не знаю… А почему ты спрашиваешь?
— Ты хочешь стать знаменитым? — спросила Майя.
— Почему ты это спрашиваешь?
— Так. А ты хочешь?
— Да, — ответил Аарне.
— Тогда станешь.
— Может быть… Знаешь, это не точно, я не хочу быть знаменитым, я хочу, чтобы меня любили. Слава бывает разная. Я хочу, чтобы меня любили, понимаешь?
— Кто-то идет…
В конце коридора послышались шаги, все ближе, ближе… Еще. Еще ближе. Аарне встал.
Шаги прошли мимо.
— Если бы это была Вельтман… — Майя улыбнулась. Аарне не видел ее лица, но чувствовал, что она улыбается. И улыбнулся тоже.
— Ничего, старая дева до смерти бы напугалась! — Но он знал, что все не так уж просто. Если бы это была Вельтман и если бы она открыла дверь темного класса… Ну, да чего уж там!
— О чем мы говорили?
— О любви и славе. И о том, что ты будешь знаменитым.
— И ты тоже, Майя, если захочешь.
— Нет, спасибо.
— Почему ты так говоришь?
— Из меня ничего не выйдет.
Аарне подошел ближе.
— Ты опять за свое! Я сказал, что выйдет. Я чувствую.
— Нет.
— Я знаю.
— А я не знаю, Аарне.
Аарне подсел к девушке и обнял ее за плечи. Парта была ужасно маленькой и неудобной, здесь, вероятно, занимался какой-нибудь третий класс. Аарне почувствовал себя ребенком.
— Ты рисуешь?
— Нет.
Аарне надолго замолчал. Он не ожидал этого.
— Почему?
— Я не умею.
— Умеешь.
— Нет.
— Майя… — Аарне крепко обнял девушку. Майя на него не глядела, и Аарне пришлось силой повернуть ее голову к себе. Внизу, на улице, проехала машина. Свет скользнул по лицу Майи, и Аарне заметил, что она сейчас заплачет. Он отпустил ее.
Тишина.
Когда-то Майя сказала: «Я все смогу, если ты мне поможешь…» Как же ей помочь теперь? Как? Ну скажите же как?