— Посидим…
Они сели на большой гладкий камень и стали смотреть на темнеющее море. Аарне осторожно накинул свое пальто на плечи Эды. Так они и сидели, два ребенка, но в то же время и два уже взрослых человека. Они заговорили о любви. У Эды были большие карие глаза. Аарне рассказывал очень тихо, как бы самому себе. Он говорил о своей первой любви, о времени, которое взрослые вспоминают с необоснованной иронией. А жаль. Ведь это годы первых свежих чувств, которые никогда не повторятся. Так они разговаривали. Ни словом не касаясь сидящего рядом. Возможно, в том, что они не совершили никаких глупостей, виновато было море.
Вернулись под утро. Дома соврали что-то о шефском концерте в совхозе Юленурме, все поверили, история уладилась без осложнений.
Той ночью Эда сказала:
— Мне хотелось бы стать счастливой. Возможно ли это вообще в жизни?
Холодный ветер шумел в темноте. Семнадцатилетний юноша решил тогда, что он все сделает для счастья Эды. Он еще не знал, что иногда человек будто нарочно ищет несчастье, хотя ты предлагаешь ему счастье целыми охапками.
Корнель кончил. Ему хлопали дольше, чем другим выступавшим, потому что он был учителем, окруженным особой атмосферой, он был «свой». Таких немного, и их отличают как великолепных психологов.
Торжественный акт продолжался.
Пели. Пели ансамбли и солисты. Читали стихи. Играл оркестр. Было первое сентября — праздничный день, за которым следуют будни.
В классе Корнель сказал:
— В этом году вы должны сами понимать, что от вас требуется. Будете вы учиться или нет — это ваше дело. Вы слышали одно и то же уже десять лет. И если вы этого еще не усвоили, я вам не завидую…
Правильные слова… Но многим вспомнилось, что и прошлой осенью Корнель говорил то же самое. Те, кто не верил ни в себя, ни в других, скептически усмехались.
А вообще слова Корнеля пролетели мимо ушей, как и все остальное, что стало традицией и повторяется изо дня в день. Ведь в современной школе у ученика нет… почти нет забот. Учитель за него учится, вместо него плачет, работает для него, из-за него учителя ругают… ответственность ученика, этого маленького человека, сведена к нулю. Отвечают школа, учитель, родители, товарищи — все, за исключением самого ученика. Наш косматый предок был бы очень удивлен, узнав, с каким терпением учим мы юность думать и чувствовать.
Итак, большинство улыбалось…
Потом списали расписание. Названия предметов были ужасно прозаичными. Пальцы с трудом держали ручку, буквы выходили кривыми. Но так бывает каждой школьной осенью, даже если эта осень последняя.
Трудовой день
Через две недели поехали в колхоз убирать картофель.
Рассвет был ясным и прозрачным. На обочинах канав белел иней. Воздух был полон осенними запахами: пахло мокрой землей, яблоками, навозом. В садах кричали отъевшиеся дрозды.
Машина, покачиваясь, ехала по грязной дороге. Всходило солнце. Ребята запели. К ним присоединились девушки.
Разные были песни: веселые и озорные, грустные и сентиментальные, были и такие, от которых девушки краснели, но все же пели и притом очень звонко… Пели и те, кто не умел петь. Впрочем, нет песни прекраснее и искреннее той, которую поют даже те, кто петь не умеет.
Аарне не сводил глаз с Эды. Девушка не обращала на него внимания, а возможно, и притворялась. Машина ехала на запад, солнце освещало лицо Эды, делало его чужим и каким-то неземным. Наверное, поэтому Аарне не мог отвести от него взгляд…
…В первый день пришлось выдергивать полегшую кукурузу. Ее мясистые и тяжелые стебли образовывали почти непроходимые заросли. Вначале работа шла весело и легко. За воротник попадала холодная вода, заставляя вскрикивать. Борозды вели под гору.
К обеду стебли стали казаться скользкими и крепкими, земля упорно держала широкие корни… В красные разболевшиеся ладони впитывался сок. Теперь все работали молча, с каким-то остервенением. Но когда бригадир пришел звать на обед, никто не хотел сознаться в усталости.
В ожидании машины все уселись на кучу кукурузных стеблей, сваленных у дороги.
Аарне спросил у Эды:
— Ты не устала?
— Нет, что ты… — Эда громко засмеялась и растянулась на прохладных зеленых стеблях. Ее было трудно понять. Иногда она могла без конца хохотать, часто без видимой причины, а иногда целыми часами сидела молча и задумавшись. Вот и сейчас Аарне не понимал, о чем думала девушка. Сам он должен был сознаться, что изрядно устал.