Включив окно, я несколько секунд смотрел на зеленое кольцо парка. Его наискось пересекал гребной канал, с высоты казавшийся темной трещиной.
На седьмой год мы переехали в Базмашен, в учебный центр. Родители остались в доме, место им нравилось. Встречались с ними раз в неделю. Дети врывались ко мне в любое время суток и по страшному секрету, разумеется, сообщали, что они придумали для воскресного подарка и почему для него необходимо сию секунду и откуда угодно достать три килограмма лимонных ягод, двести метров нитинола, ореховую тянучку, губчатую платину и все такое...
Мурад, Семен и Лена дружили с соседней Десяткой. Остальные тоже имели немало друзей в школьном городке. У меня прибавилось забот. Много сил и времени забирало планирование - надо было срочно выяснять, кто из Учителей наиболее силен в прекрасном чтении, кто в биоэтике, идти ли к ним на урок, или приглашать их Десятку к нам; ломать голову: увеличить частоту таких посещений до двух раз в неделю или, наоборот, пора на некоторое время локализовать учебный процесс?
Голова пухнет от массы сопутствующих дел, а тут вдруг вылезает, скажем, Аршак с проблемами эн-формных логик, ты же сразу и не сообразишь, за что хвататься: матричную историю и математическую философию в Школе я вытягивал на пределе.
Какое это было время! На сентябрьских торжествах я познакомился с Диной. До моего Выпуска оставалось четыре года, а до ее - три. Поначалу все было хорошо, но через год я вернул ей Слово, потом у нас наладилось, затем опять мы запутались. Так, в общем, до сих пор ни я, ни она не разобрались что кому надо. Каждый остался при своем Слове, с ним, наверно, и успокоимся. Не судьба.
В последние годы, правда, отношения наши упростились, и Дина несколько приутихла, и я расслабился, но прошлых лет растаял след... Где ты, школьный городок? Где ты, сентябрь?..
В десятилетнем возрасте у детей обострилось критическое осмысление мира. Ничего на веру не принимается, аксиомы и авторитеты пробуются на зуб, идет вторая волна вопросов. И среди них многократно и в самых забавных вариациях: неужели Учителю так трудно за всю свою жизнь воспитать только десять человек?
Рано или поздно задается этот вопрос. Потом еще и еще раз. Главное почувствовать момент, когда наступила пора рассказа об Учителях. Почему ими гордится человечество, какая лежит на них чудовищная ответственность за все и вся, и почему последнее слово всегда остается за Учителем, и почему за радостью мира иногда скрывается не видимая никому усталая печаль Учителя.
С этого начинается введение к курсу Истории Разума и продолжается до самого конца. В это же время Учитель начинает приглядываться к своим ученикам, чтобы за оставшиеся до выпуска годы успеть подготовить Первого и Второго, возможных кандидатов в Учителя. Сколько их отсеялось, а сколько отвели себя сами! Это не делало чести их Учителю, но это было честно. Учитель - не разработчик, не мастер и даже не мотиватор. Он не имеет права ошибаться. Если ошибся - не Учитель! Как я...
Из-за пустяковой, возможно, ошибки такой позорный финал! Нет, у нас не бывает пустяковых ошибок, любая ошибка - конец? Но где, когда? Вывернуть Вселенную наизнанку, пустить время вспять, секунда за секундой просмотреть все с начала, найти неправедное слово, неверное действие.
Кончено, бывший... Теперь уже просто - учитель. Сколько "бывших" наберется на наш век? Пять или шесть, хоть отсчет веди! "Это был восьмой год от провала бывшего учителя Шамиссо", - скажут историки, а курсанты будут понимающе кивать. Позорная точка отсчета!
И бедной усеченной Десятке сломан хребет бережным, неназойливым вниманием. Вежливые просьбы о внеочередном контрольном замере, мало ли что... Долгие месяцы, если не годы, будет восстанавливаться спокойная уверенность в себе. Бедный Мурад...
Закат на Багряной красив. Горизонт расслаивается на синие и красные полосы, медленно наливается фиолетовым небо, а в нем время от времени расцветают стрельчатые цветы метеорных дождей.
Перенося ящик из соседнего помещения, я задел боком терминальный выступ стола и чуть не выронил груз. Подхватывая его, случайно задел скобу фиксатора. И, разумеется, скоба осталась дурацким кольцом на моем Пальце, а ящик немедленно распался на полоски. Со стуком посыпались видеоблоки, у некоторых отвалились крышки, и тонкие радужные диски разлетелись по комнате. Я постоял над безобразной кучей, затем махнул рукой и сел прямо на линопласт, посреди развала, собирая блоки по годам и разглядывая пометки на дисках.
С видеоблоками возился долго и отсидел ногу. Чтобы размяться, решил пройтись, обойти территорию.
Снаружи было не очень темно, что-то вроде земных сумерек. Но темнее здесь не бывает.
Под окном зарылся в мох по самый клюв шар-цыпленок. Мне показалось, что он стал чуть больше. Может, это другой? Хотя нет, вот темное пятнышко на клюве.
Я пошел по тропинке к серому кубу синтезатора, от него к реактору, хотел спуститься к реке, но посмотрел на часы и передумал.
Сегодня я надел часы. Сегодня день связи.
Код вызова я оставил только Дине. Потом, когда-нибудь, попрошу ее дать код Десятке... вернее - девятке.
За семь минут до связи я был уже за столом. Перевел дыхание, быстро сварил кофе и успел сделать несколько глотков.
Сигнал вызова я заглушил до предела и поэтому его не услышал. Вспыхнул экран, на нем появился юноша с эмблемой прямой связи на рукаве.
- Здравствуйте, - сказал он и замялся. На секунду, не больше. - Вы просили связь на полчаса. Если вам понадобится, можно будет продлить.
- Спасибо, думаю, что не понадобится, - ответил я совершенно искренне. Каждая секунда прямой связи съедала уйму энергии, а я и так вечный должник.
Юноша исчез. На экране возникла Дина. Она крепко зажмурила глаза и причмокнула. Наше приветствие.
- Я долго думала, что тебе сказать вначале, но ничего лучше "Ну, как ты?" - не придумала. Спросить?
- Спроси.
- Ну, как ты?
- Как видишь! - Я бодро выпятил грудь и для убедительности стукнул по ней кулаком.
- А ты не поседел.
- Не поседел или даже не поседел? - переспросил я, тут же мысленно обругав себя: и сейчас не смог удержаться.
Ну почему каждый разговор с ней начинается и кончается выяснением, кто что имел в виду и почему имел?.. Куда деваются чуткость, такт и понимание? Почему исчезает чуть не рефлекторное умение вести отменную беседу с почти любым собеседником? Очевидно, она не входила в эту когорту "почти любых". Или я выпадал из нее.
Дина не ответила на вопрос. Она разглядывала меня, потом вдруг улыбнулась:
- Если бы не мать, я бы приехала к тебе.
- Как ее здоровье?
- Все так же. Не лучше и не хуже. Пробуем клеточные стимуляторы. Ходить еще не может.
- Передавай от меня... Впрочем, не надо.
- Да, лучше не надо. Обещают за полгода поставить ее на ноги.
- Но тебе придется долго за ней присматривать.
Она опустила голову и поджала губы.
- Я все понимаю, - сказала наконец. - Я начала седеть.
- Вот глупости! - ответил я. - При чем здесь это?
Несколько секунд она смотрела мне в глаза, потом вдруг всхлипнула.
- Только сейчас я поняла, какие мы были... Все равно ты от меня никуда не денешься!
"Денусь", - подумал я.
- Ты же понимаешь, - я развел руками, - мне... ты...
- Я все понимаю. Как только поправится мать... - Она снова всхлипнула и исчезла.