Вы спросите моих кафедральных подружек-комсомолочек сталинского призыва. Какие стихи они наизусть знали:
Организуй массовку летом,
Зимой экскурсию в музей,
Весной подписку на газету
Распространяй среди друзей.
Короче, будешь жить не хуже,
Себя работе посвятив.
И мы уверены, что мужа
Тебе заменит коллектив.
Это особые стихи, мировоззренческие, так сказать социалистические частушки. ( Ласково.) Они так одиноки, мои вечные комсомолочки, мои старые девочки. Душой болели за всё, что касается работы, недоедали и недосыпали, науку делали по ночам до первых петухов. О чём же болеете вы? Ведь на всем готовом, берёте от государства больше, чем даёте сами! Нет голода, разрухи. В чём дело?!
Михаил Михайлович. Душно очень, тесно. Что-то в основе мешает, не получается.
Молчун. Напрасно ребята. Ведь выходы есть. Смотрите, как молодежь активно организуется в клубы, партии. Какие смелые платформы! Попробуйте представить такое хотя бы лет пять назад. Это на сто процентов означало бы потерять сразу всё - и работу и друзей, а иногда и жизнь. Один ректор знакомый из-за одного такого вот (тогда конспиративного) клуба - взял да и помер. А сейчас какой простор… взять хотя бы нашу науку. Хочешь по Ленину, хочешь по Троцкому преподноси … Плюрализм!
Михаил Михайлович. Простите, уважаемый Илья Николаевич. Но это кубик «Рубика» можно крутить и, перестраивая части, составить. Нам с Ирой это давно не помогает.
Молчун (озадаченно). Нельзя попроще?
Михаил Михайлович. Попроще? Хорошо, попробую. Представьте себе, что на сарае, простом дровяном сарае огромными буквами выведена кем-то надпись – «Коммунизм», или нет, ближе – «Социализм». И все, открыв рот, смотрят, а заглянуть стесняются: так что же в сарае-то лежит…
Молчун (оглядываясь по сторонам). И всё же я вас, друзья, что-то не совсем понимаю.
Ирина Константиновна. Вот нам и не хочется Вас запутывать. Тем более что мы, да и еще Неустроева варимся, можно сказать, в собственном соку. А вон и она. Елена Борисовна, составьте компанию!
Молчун (отходя в сторону). Странная молодёжь. То ли ломать хотят, то ли строить, непонятно… Непонятно…
Все уходят.
Картина 4
Обшарпанная комната общежития, где живёт Неустроева. Она то сидит в кресле, то встаёт и ходит озабоченно по комнате. Иногда подходит к столу, вписывая в листок слова сочиняемых стихов. Затем берёт в руки листок и одна декламирует.
Неустроева (читает):
Это сон и не сон. Отдыхает душа.
Просто так - провалилась куда-то.
Я иду по тропинке одна не спеша.
Нет со мною ни мужа, ни брата.
Повторяет рассредоточено:
Ни друга, ни брата.
С надеждой:
Есть лишь он, кто не спит,
Думой тайною полн
Обо мне - лёгкой сердцем, рукою.
Эта память дороже прощальных молитв,
Тех, что я завещала с тоскою.
Повторяет упаднически:
Дороже прощальных молитв.
Вдруг тихо стучат в дверь, и, словно светопреставление, на пороге появляется высокий интеллигент в очках. Неустроева то открывает, то закрывает глаза, мотает из стороны в сторону головой и изумлённо смотрит на пришельца. Перед ней воочию главный герой её дум и стихов - московский физик Марк.
Марк. Здравствуй, Леночка.
Неустроева (не веря своим глазам). Марк?! Ты?! Зачем ты здесь? В наши-то дебри? Что же могло такое случиться?
Марк (неожиданно дерзко). А вот бросил всё и приехал. Просто так. Можно сказать, инкогнито.
Неустроева. Зачем? Ведь всё сгорело. Древние греки со времён Сократа не считали возможным войти второй раз в одну и ту же реку. (Горько шутит.) Хотя одна цыганка на улице мне предсказала, что я умру именно на твоих руках.
Марк (искренно). Я болен тобой! Ты - самое прекрасное и светлое человеческое существо. Я не могу без тебя! Когда мой брат, мой любимый брат свёл счёты с жизнью, я вдруг понял, что не могу без тебя. (Как в ознобе.) Мне холодно, слышишь. Как в могиле, холодно. Согрей меня, как и раньше.
Протягивает к Неустроевой руки. Она отстраняется.
Неустроева (с тоской). Я так изуродована твоим отсутствием! (Горестно.) Ты знаешь, к кому ты сейчас приехал? Я - дом, у которого рухнула вторая половина. Без взрыва, без кучи мусора, а осколки - в сердце!..
Пауза. Неустроева переключается на светлые воспоминания. Марк не отрываясь смотрит на неё.
Я вспоминаю нашу первую встречу в Московском университете. Ты вошёл тогда в мою аспирантскую келью, стал передо мной на колени и сказал, что я - сама любовь. Затем старомодно и долго ты ухаживал за мной. Мы ходили по улицам, «едва соприкоснувшись рукавами», мы пребывали в блаженной растерянности. Казалось, ауры над нашими головами сливались в одну-единственную, которая слушала и пела песню нежности.