— Бывала.
— Давно?
— Несколько лет назад. Точнее боюсь сказать.
— А что тогда было причиной?
— Не спрашивайте, доктор.
— Вы не помните или вам не хочется вспоминать?
— Не хочется вспоминать.
— Тогда сейчас оставим.
— Спасибо.
— У вас, кажется, плохие отношения с соседями?
— Да.
— Они, что же, плохие люди?
— Я, доктор, не люблю говорить о других плохо, поэтому я вам только одно скажу: они действительно очень плохие люди, и не спрашивайте более подробно, пожалуйста.
— Хорошо. Так что ж, Екатерина Павловна, положу я вас. Успокоитесь здесь, настроение станет лучше.
— Я согласна.
Как будто ее согласие имело значение. Но она сказала «я согласна» с таким достоинством, что было ясно, она уверена: стоит ей сказать «я не согласна» — и ее тут же отпустят.
— Доктор, простите, как вас зовут?
— Виталий Сергеевич, — Виталий едва удержался от студенческой добавки: «а что?».
— Виталий Сергеевич, у меня к вам большая просьба: мне нужно обязательно сходить домой!
Виталий не любил такие просьбы: он знал, что придется отказать, а отказывать, когда это действительно бывает важно для больного, всегда неприятно; отказывать же этой женщине было неприятно вдвойне: все ее интонации, жесты говорили о порядочности и благородстве, а когда такие люди просят, им трудно отказывать.
— А что у вас за надобность дома?
Виталий спрашивал по инерции, он знал, что отпускать больную никак нельзя, но не хотелось отказывать сразу, надо было выслушать и найти более или менее вескую причину, по которой он не может ее отпустить. Вернее, повод, потому, что причина та, что невозможно отпустить из приемного покоя больную, у которой в направлении значатся суицидные мысли.
— Я когда уходила, забыла закрыть дверь.
— Оставили незапертой комнату? Куда же санитары смотрели?
— Не совсем: наружную я закрыла… Я должна нам объяснить: я живу в большой старой квартире, моя комната — бывшая гостиная, в нее ведут три двери: одна — в коридор, а другие — в смежные комнаты, где теперь живут соседи. Дверь в коридор я, уходя, заперла, а другие впопыхах забыла. Теперь я очень беспокоюсь, потому что соседи могут войти.
— Они, что же, крадут, ваши соседи?
— Они способны на все, Виталий Сергеевич.
— У вас там ценные вещи?
— Есть и ценные, есть дорогие мне реликвии.
— Но почему вообще эти двери оказались отпертыми? Вы же ими не пользуетесь?
— Они у меня постоянно заколочены, но я собиралась делать ремонт и открыла.
— Еще не легче! Значит, вам нужно не просто запереть, а заколачивать?!
— Да. Я попрошу моего хорошего знакомого, он сделает.
— Знакомый живет в том же доме?
Зачем Виталий расспрашивал? Ведь все равно надо отказывать.
— Нет. Но он живет неподалеку.
Они помолчали. Виталий думал, как отказать более деликатно.
— Я понимаю, Виталий Сергеевич, что вам трудно меня отпустить. Но вы решайтесь. Потому что мне очень надо. Понимаете, мне очень надо! Вы будете за меня беспокоиться, я знаю, но ведь и если не отпустите, будете беспокоиться: я же буду нервничать, а какое же тогда лечение? Я вижу, в вас сейчас борются долг и человечность. Пусть человечность победит!
Она, конечно, наивно преувеличивала возможные беспокойства Виталия о ходе ее лечения: почти у всех больных свои беспокойства, свои боли, и если со всеми переживать их беспокойства и боли как собственные, не хватит никаких душевных сил.
— Екатерина Павловна, может быть, нам удастся найти компромисс между долгом и человечностью: у вашего знакомого есть телефон?
— Есть.
— Позвоните ему, пусть он пойдет и заколотит что там нужно.
— У него нет ключей.
— Может, он будет настолько любезен, что зайдет сюда и возьмет ключи?
— У меня их тоже нет: я отдала ключи своей знакомой.
— Выходит, если бы я вас отпустил, вам надо было бы сначала ехать за ключами, потом к знакомому?
— Да. Но все это близко.
— Все-таки позвоните знакомому пусть он заедет.
Кажется, все складывалось удачно: и больная успокоится, и отпускать ее не придется! Стараясь не замечать недовольного взгляда Ольги Михайловны: та в принципе считала недопустимым, чтобы больные звонили по своим надобностям из приемного покоя: «Если им всем разрешать, тогда к нам по делу не дозвониться!», — Виталий придвинул Екатерине Павловне телефон, а сам стал пока записывать психический статус в историю.
— Его нет дома, Виталий Сергеевич, придется вам все-таки меня отпустить.
— Мне не хочется этого делать, Екатерина Павловна.