Вера стояла красная. Наверное, ушла бы, если бы решилась идти по больничным лестницам и коридорам одна. Виталий постарался заговорить, как ни в чем не бывало:
— Вот, Вера, давайте смотреть. Все на полках. Здесь русские писатели, а здесь иностранные. Что бы вам хотелось сейчас, какого рода?
Виталий говорил негромко, но не шептаться же! Да он и не говорил ничего такого, чего нельзя было бы слышать посторонним, и все же ему было неприятно, что при желании и Анна Сергеевна может его услышать, и особенно Борис Борисович. Вера тоже чувствовала себя неловко, ответила как-то деревянно:
— Не знаю. Вы решайте, что лучше.
— Ну все-таки — грустное, веселое?
— Веселое лучше.
— Вот уже яснее. Давайте думать, что есть веселое. Не хотите Чапека? Блестящие рассказы! Не читали?
— Нет. Давайте возьму, — сказала Вера без особенного воодушевления. Видно, неудобно ей было отвергнуть предложенную Виталием книгу.
— Пусть полежит, посмотрим еще. Выбирайте сами!
Вера нерешительно рассматривала корешки, иногда чуть выдвигала какую-нибудь книгу и тут же задвигала обратно.
— Не знаю, столько незнакомых. Я ведь только то, что в школе. Самых известных. Лучше вы. — И словно решившись, наконец, попросила заветное: — А есть веселый, но чтобы толстый роман? Чтобы не отрываться!
— Есть, конечно, и веселые романы. Хотя не так уж много, как ни странно: веселья чаще хватает на короткий рассказ. Вот «Швейк», конечно.
— Это я читала.
Довод явно неудачный: хорошую книгу перечитывать так же приятно, как слушать снова хорошую музыку. Но Виталий этого говорить не стал.
«Пиквика»? Тоже окажется, что читала. Стерна? Пожалуй, тяжеловато будет Вере сейчас, она утомится от его бесконечных отступлений.
— О! Почитайте-ка эту вещь Фаллады, очень весело. Обычно воспоминания детства невыносимы: воспоминатель начинает умиляться, а умилительная литература невыносима. А у Фаллады просто блеск! И толстая, как было заказано.
— Хорошо, спасибо. А почему умиление невыносимо? Это же доброе чувство?
— Нет. Взгляд всегда должен быть трезвым и ясным. Ну немного ироничным. А умиление — это взгляд сквозь жиденькие слабодушные слезы. Органики обычно легко умиляются.
Тоже совсем незачем было говорить Вере — само вырвалось. Борис Борисович все еще беседовал с Анной Сергеевной. И здесь запасался информацией. Виталий расслышал последнюю фразу:
— А правда, что Жук бьет своих учеников? Чтобы на льду ничего не боялись.
— Нет, это преувеличивают, но вообще он очень жесток. Я бы не хотела, чтобы моя Светочка у него занималась, даже ради первого места.
— Виталий почему-то не поверил; зелен виноград, ради первого места отдала бы и Жуку, если б взял! Пусть бы хоть бил, лишь бы вывел наверх!
Они с Верой подошли к столу Анны Сергеевны, Виталий взял у Веры книгу, протянул:
— Вот, запишите, пожалуйста.
— Значит, я на вас записываю, Виталий Сергеевич?
— Да-да, мы же уже договорились.
Эта внезапная мысль, что отдала бы Светочку, кому угодно отдала бы ради чемпионства, словно позволила ему окончательно понять Анну Сергеевну, и последнюю незначащую фразу он невольно проговорил таким тоном небрежного превосходства, что Анна Сергеевна немного опешила и засуетилась:
— Нет, если вы хотите, можно и на вашу культсестру записать. Я только о том, что книга еще хорошая, в переплете…
— Да что вы, Анна Сергеевна, пишите ради бога на меня! Мне только приятно.
И сказал, уходя, Борису Борисовичу:
— Что-то вы к нам редко заходите. А Капитолина Харитоновна часто вас вспоминает, какой вы были неотразимый! — чем, кажется, озадачил и Бориса Борисовича.
На лестнице Вера сказала:
— Видите, вам библиотекарша сделала замечание из-за меня.
— А, не обращай внимания!
В первый раз Виталий заговорил с Верой на ты и сам не заметил. У входа в отделение Виталий остановился. Очень хотелось что-то еще ей сказать, что-то значительное. Но получилось только:
— Я понимаю, Вера, вам тут теперь тяжело будет. Ну если что, сразу мне говорите — о чем угодно, не только о самочувствии. Если с какой-нибудь больной будет трудно. Да обо всем. Я всегда постараюсь вам помочь. Ну вот…
— Спасибо, Виталий Сергеевич. За все спасибо.
И ей, видно, хотелось сказать как-то иначе — но не получилось. Они улыбнулись друг другу, стараясь улыбками передать невысказанное, и разошлись: Вера в новую свою палату, а Виталий — в ординаторскую.
— Где вы ходите, Виталий Сергеевич? — сразу накинулась Капитолина. — И Люда тоже. Неужели я одна должна за всех?! Тут вот явился родственник Мержеевской, поговорите с ним, мне некогда. Если у него что-то важное, пусть ждет Люду, а нет — обойдемся, чтобы не торчал здесь у нас. Спросите его. Не могу же я за всех одна, ведь правда? Правда! В тамбуре ждет. Она же работает хорошо, все для нее сделали, что ему еще надо?!