После тёмного блиндажа очень уж ярким показалось весеннее небо.
Тот и другой — пленный и конвоир, — точно сговорившись, прищурили глаза.
Немец, однако, не особенно радовался весне и солнечным лучам. Он вышагивал, понурив голову, точно стыдясь встречных людей. Особенно обидным было то, что его, офицера фашистской армии, конвоировал мальчишка.
Одно утешение — никто из своих не видит его в столь унизительном положении.
Мальчишка не знал, что творится в душе пленника, не освоился он и с новой для него ролью конвоира, не представлял и того, какую тяжёлую обузу возложили партизаны на его слабые мальчишеские плечи.
В этот миг его грудь распирала большая шальная радость. Ведь не кто иной, а сама Оксана, командир отряда сказала: «Пусть для тебя это будет первым боевым заданием».
Он шел, горло вскинув голову. Если говорить честно, то Азату здорово хотелось, чтобы побольше людей видели его.
Пусть глядят! Пусть завидуют!
Разве он мог предположить, что ему суждено на всю жизнь запомнить это утро, каждый шаг небольшого пути, который отделяет его сегодня от землянки командира до лазарета?
— Эй, новенький! — окликнул его кто-то. — Не спускай глаз с этого гада.
Азат не оглянулся. Он знал свои обязанности и не нуждался в подсказке.
За долгую зиму партизаны стосковались по теплу. Каждому хотелось собственными глазами посмотреть, как, не спеша с сосулек, падают капли, как набухли почки, и услышать журчание ручейков.
И вот высыпавшие под тёплые лучи солнца люди увидели фашиста, бредущего под дулом карабина. Партизанам показалось знаменательным, что вражеского офицера конвоирует мальчишка. «Время фашиста уходит, приходит наша весна».
Азат зорко наблюдал за Рыжи, однако успевал бросить взгляд и на партизан. Одни из них молча провожали фашиста, другие, сердито сплюнув, отворачивались.
Азата очень удивил Сидоренко. Этот бывалый партизан, казалось, не хотел сойти с тропинки. Он смотрел на фашиста с ненавистью. Старого партизана можно было понять: каратели поизмывались над его семьёй.
Сидоренко не уступил дорогу. Ссутулившийся фашистский майор волей-неволей должен был обойти сурового партизана.
А минутой позже произошёл совсем уже опасный и непредвиденный инцидент. Неизвестно откуда на тропку выскочил Титов, весельчак и шутник. Юный конвоир не сразу признал разведчика: глаза у того от ярости стали узкими щёлочками, лицо побледнело, словно в этот миг вся кровь его отхлынула к сердцу…
Выхватив пистолет, Титов начал не торопясь целиться в немца.
— Стой! — крикнул Азат, становясь между партизаном и немцем. — Отойди прочь! Вот доложу командиру, тогда узнаешь!
Отчаянный крик конвоира возымел своё действие. Титов, очевидно, не ожидал, что ему помешают, да ещё какой-то мальчишка. Нехотя он опустил свой пистолет и сказал, криво улыбаясь:
— Береги его, малыш, как следует. Помяни моё слово, ему очень не нравится в нашем лесу.
Азат ничего не ответил.
— Давай, давай!.. Шагай, шагай! — прикрикнул он па пленника.
Ему поскорее хотелось убраться подальше от Титова. Ведь тот так и не спрятал оружия.
ССОРАГитлеровский офицер хотел распахнуть дверь, но Азат задержал его и показал, как старательно надо вытирать ноги.
— Тафай, тафай! — сумрачно проговорил немец, запомнив странную команду, услышанную из уст Азата. — Шакай, шакай!
Появление пленника вызвало переполох в избушке лесника. Мишка, сбросив одеяло, вскочил на ноги. Микола Фёдорович недовольно отложил ручку: он как раз писал письмо.
— Чего ты притащил фрица? — спросил он.
— Не твоё дело.
— Разве он больной?
— Не знаю.
— Так чего же ведёшь в лазарет кого попало?
— Распоряжение командира отряда.
Это произвело впечатление, но даже добродушный Мишка заартачился:
— Не стану ему готовить, сам будешь варить…
Рыжий немец, не обращая внимания на ребячью перепалку, уселся на табурет. Уставившись невидящими глазами в окно, он вполголоса запел песню. Чужую и грустную.
— Пусть прекратит! — вскипел Микола Федорович. — Не хочу я слушать немецкую песню.
Азат, подумав, сказал:
— На то не имею права. Командир такого приказания не отдавала.
— В таком случае я сам заставлю его замолчать. Не желаю слушать, и все!
— Только я один могу разрешить или запретить ему петь, и больше никто, — строго сказал Азат.
Микола Фёдорович что-то хотел было возразить, но, махнув рукой, отошёл. Видать, здорово рассердился.
— Тебе и раньше приходилось охранять пленных? — осторожно спросил Мишка, желая как-то уладить ссору. — Ты же говорил, что отец твой комбат? Раз он у тебя военный, наверно, и пленные у вас бывали.