Они вышли из землянки. Дул ветер, сырой, холодный. Лица стали влажными.
— Единственная молчаливая спутница наша, — сказал Федин, глядя на мелькающую из-за туч луну.
Рыбачий скрыла тёмная осенняя ночь.
— У тебя никакой просьбы не будет? — спросил Федин.
— Вроде нет. Книгу только забыл вернуть матросу из взвода Великанова.
— Это алгебру, что ли?
— Да, пришёл матрос, просит помочь, не выходит, говорит, задача. Стали вместе решать, не выходит. Стыд: матрос попросил, а я не сделал.
— Книгу отдам. А больше никому ничего передавать не надо?…
Ломову показалось, Федин назвал имя «Ира» Он повернулся к командиру и, не слыша его последних слов, хотел было попросить, чтобы Федин передал ей: «Сережа сейчас далеко от нас, но он обязательно вернётся, и вы снова встретитесь…» Но Ломов так и не ответил на вопрос Федина.
Из землянки кто-то вышел, и через открывшуюся дверь донеслись слова песни:
…Обратно вернусь я не скоро, Но хватит для битвы огня… И радостно встретит героев Рыбачий, Родимая наша земля…Захлопнулась дверь землянки, песня сразу оборвалась. И хотя её не было слышно здесь, она ещё долго звучала в ушах Ломова.
ГЛАВА 12
Выход Финляндии из войны всполошил части северной группировки войск немцев в Заполярье.
В предчувствии наступления русских немецкие солдаты, фельдфебели и офицеры всё чаще подходили к карте. Они меньше смотрели на восток, где их недавно интересовали Мурманск, Архангельск. Они смотрели на запад, на весь Скандинавский полуостров, представляя себе, как далёк будет путь отхода. Но куда? Этот вопрос каждый задавал себе, не говоря вслух. Немцы надеялись на «чудодейственную интуицию» фюрера, который должен спасти их от гибели, вывести из заполярных сопок, или, как говорили они, — «голого, мёртвого края полуночного солнца».
Отступление гитлеровской армии на Центральном фронте, выход Финляндии из войны давали основание немецким солдатам предполагать об оставлении оккупированной Норвегии. Предположение их оправдалось. Вечером 7 сентября 1944 года до переднего края обороны на Муста-Тунтури докатилась обнадёживающая весть. От солдата к солдату передавалось заявление Гитлера, сообщенное по радио, о выводе в ближайшее время всех частей из Скандинавии.
Положение переставало казаться безвыходным. И только одна мысль — о неизбежном наступлении русских уже не покидала никого.
В землянке третьего опорного участка на Муста-Тунтури спали солдаты. Бодрствовал один разводящий ефрейтор Штонц. Скоро смена постов. Он спешил написать донесение, изредка бросая косой взгляд на нары. Когда он отрывал карандаш от бумаги, рука его заметно дрожала.
А через несколько минут Штонц уже шагал во главе цепочки в пять человек. Сменив солдат в огневых точках, он отпустил продрогших постовых, спрыгнул в траншею и, дойдя до крутого поворота, стал ждать. Шёл мелкий дождь, ветер холодил лицо. Кругом неприятная, неуютная сырость, темно. Штонц нащупал в кармане шинели сложенный вчетверо лист, поднял ворот шинели и быстро направился к крайней огневой точке.
Слабая перестрелка на соседних опорных участках перекинулась и на третий, но быстро смолкла.
Штонц, пригнувшись, протиснулся в укрытие огневой точки, прилёг около молодого солдата Даутенфельса, прибывшего с последним резервом с юга Норвегии.
— В кого стреляешь? — громко спросил ефрейтор.
— Проверяю автомат, — не задумываясь ответил Даутенфельс.
— Два дня на передовой, а отвечаешь, как бывалый вояка, — пробурчал Штонц, глядя через амбразуру на еле заметный клочок неба, висящий над горизонтом. Он думал о своём. Лист бумаги в кармане не давал покоя. Ему хотелось скорее отдать его капитану из гестапо, но тот сегодня, к удивлению ефрейтора, опаздывал. Штонц повернулся к солдату, спросил:
— Наверно, новичкам не по душе передовая? О чём мечтают? Боятся нашествия русских?
— Не знаю. Спросите их, — осторожно ответил Даутенфельс.
— А как думаешь ты?
— Никогда не думаю вслух. Мой приятель недавно размечтался вслух и попал на рога.
— Кому?
— Гестапо.
— О-о! Да ты не глуп, я смотрю…
Штонц выполз из укрытия, спустился в траншею.
Капитан Гросс был в условленном месте, в траншее, у разбитой огневой точки. Облокотившись на бруствер окопа, он напряжённо смотрел на очертание хребта, будто видел его впервые. Длинное лицо Гросса расплывалось в темноте. Капитан был не в духе. Появившиеся случаи дезертирства, донесения агентуры о паническом настроении в дивизии бесили его. Ему хотелось всё видеть, всё знать, предотвращать преступления в зародыше. Властолюбивый и самоуверенный, он смотрел на работу в гестапо как на службу, которая вознесёт его к власти и богатству. Но последнее время ему не везло. Не везло так, что сон не шёл к нему. Он часто в мыслях видел перед собой злое, выцветшее лицо Радиеса — начальника гестапо оккупационных войск в Норвегии, слышал его упрёк: «Ловите мелкую рыбёшку, капитан! Боюсь, вам придётся обидеться на свою судьбу». Гросс знал смысл этих слов, знал, что Радиес не забывает своих обещаний. Он думал сейчас об этом. Подошедший Штонц оборвал его мысли.