Но Шубный ничего не ответил. Он уже спал, укутавшись с головой плащ-палаткой.
Короток поздней осенью день в Заполярье. Без солнца, пасмурный, по-вечернему серый. Поэтому ночь наступает так же неожиданно быстро, как и рассвет. Сопки сливаются в неясную чёрную тень, а далеко в море исчезает полоса горизонта. Птицы не щебечут, и только неугомонный ручеёк где-нибудь под камнем шелестит день и ночь, пока не скует его зимняя стужа. К ночи задувают упругие холодные ветры. Они пронизывают насквозь одежду людей, покрывают коркой льда землю и камень.
…На сопке, где разместился отряд Ломова, к вечеру засвистел ветер и потом, как бы окрепнув, завыл, как перед бурей, захватывая дыхание. Плащ-палатки пришлось снять. Они надувались парусом и готовы были улететь.
С наступлением темноты Ломов снял посты, выслушал сменившихся с вахты наблюдателей. За день у немцев ничего особенного не произошло. Перед вечером колонны людей провели обратно по дороге, немцы ушли с ними. Инструмент, тачки и тележки были сложены во дворе. Ворота остались открытыми. Из-за наступившей темноты наблюдатели не видели, остался ли кто в доме.
Ломов собрал всех разведчиков и, присев к ветру спиной, рассказал план нового движения по воде. Лейтенант назначил Чистякова, Борисова и Ерошина в разведку места посадки отряда. Поручил им разыскать во дворе дома весла и выбрать у реки две больших шлюпки. Потом он решил поговорить о дисциплине. В беседе Ломов умышленно преувеличил нарушения маскировки и хоть не видел лиц разведчиков, чувствовал, что никто и не думал оправдываться; все ждали команды на марш.
Чистяков, Борисов и Ерошин ушли в разведку. По склонам сопки они спускались к реке. Ветер прижимал их к граниту, заглушал стук сапог.
Вытащенные на берег шлюпки лежали в ряд под скалой. Разведчики обошли их и вышли на пригорок, где стоял дом. Единственное окошко его светилось. Чистяков взмахнул рукой и первым пополз к дому. Всё сливалось перед глазами, в ушах выл ветер, руки и ноги тонули и скользили в грязи, разжиженной за день тысячами ног. Доползли. Осторожно опершись о стену, мичман дотянулся до окна и заглянул в него. В доме находились немецкий солдат и какой-то штатский человек. Чистяков нырнул в приоткрытые ворота —и замер. На него, рыча, кинулась овчарка. Свет из окошка, выходящего во двор, осветил её оскаленную пасть. Мичман ударил собаку в грудь ножом. Овчарка дико взвизгнула. Чистяков с подоспевшим Борисовым побежали к дому и на пороге столкнулись с немцем. Не успел он опомниться, как удар борисовского кулака свалил его на землю. Чистяков вбежал в дом.
В просторной комнате на табурете сидел обросший мужчина в залатанном свитере и кирзовых шлепанцах, привязанных к ногам мочальной верёвкой.
Он безразлично взглянул на Чистякова, отложил шпагат, которым связывал пружину кресла, но когда в открытой двери показались Борисов и Ерошин с обезоруженным немцем, вскочил со скамейки. Незнакомец смотрел удивлёнными глазами на разведчиков, связывавших руки немца. Он выпрямился и, не обращая внимания на выставленный Ерошиным автомат, подскочил к фашисту, огромным кулачищем ударил его по голове. Чистяков схватил неизвестного за руку, но тот как-то размяк, будто всю свою силу вложил в удар, уткнулся головой в грудь мичмана и зарыдал. А когда поднял лицо, из усталых, покрасневших глаз бежали к усам две струйки.
— Руссиш! Совьет Руссиш! Норвеги… — радостно бормотал он.
Чистяков подошёл к норвежцу и, приложив палец к губам, сказал:
— Тсс, тихо.
Мичман взял со стола увесистый замок, погасил свет. Когда все вышли со двора, он запер ворота. Пять тёмных фигур растворились в темноте.
Когда разведчики возвратились, Ломов сразу опросил пленного, пожилого немца — фельдфебеля. Сбивчиво, скороговоркой он рассказал, что немцев близко нет, есть небольшой гарнизон артиллеристов на сопках, где устанавливают тяжёлую, дальнобойную батарею и поблизости около лагеря пленных — конвойный батальон. Река не охраняется в таком далёком тылу, но около неё расположены воинские части.
Вскоре отряд снялся с места, подошёл к берегу. Матросы стали спускать на воду две шлюпки. Ломов решил сообщить сведения в штаб бригады. Он позвал Башева, накрылся с ним плащ-палаткой. Радист дал позывные. Ему сразу ответили. Ломов начал диктовать шифровку.
Ветер и быстрое течение прижимали шлюпки к берегу. Разведчики оттолкнули их, когда командир и радист сели на носовую слань около пленного немца и освобождённого норвежца. Шлюпки закружились, выравниваясь, одна за другой быстро поплыли на середину реки, гонимые сильным течением и попутным ветром.