Задребезжал телефонный звонок. Гросс оторвался от бумаг, сонными глазами посмотрел на часы, вяло снял трубку.
С Леастарес сообщали последние новости: «С отрядом матросов был бой. Понесли большие потери убитыми и ранеными. Русские исчезли в неизвестном направлении. Захвачен раненый матрос, которого следует направить не в лагерь, а в гестапо. Он убил многих наших солдат и двоих офицеров. Неизвестно, как оказался позади и во время перестрелки незаметно бил в спину. Матрос пришёл в сознание. Ранение серьёзное — в грудь, навылет и прикладом в голову, но он здоровый, выживет».
— Сделайте перевязку и к утру доставьте ко мне, — вяло ответил Гросс.
Только к середине дня явился переводчик из лагеря военнопленных: коротконогий, с выпученным, как тыква, животом и большой лысиной на шишковатой голове.
Гросс, как всегда в эти дни, был не в духе, сухо ответил на приветствие переводчика, предложил сесть к столу.
Надзиратели ввели в кабинет матроса и осторожно закрыли за ним дверь. Он остался стоять посредине комнаты, оглядел её, потом — немцев и так широко зевнул, что уставившийся на него переводчик не выдержал и тоже широко раскрыл рот.
Гросс впился глазами в избитое лицо матроса, перевязанную голову, потом перешёл на обвисшую клочьями тельняшку, из-под которой выглядывала жёлтая бумажная перевязка. Пленник смотрел на окно. Излюбленное начало допроса испытывающим взглядом не удалось.
— Смотреть сюда! — выкрикнул Гросс, звонко стукнув ладонью по столу.
Переводчик вздрогнул, начал переводить.
— Фамилия?!
Матрос уставился на гестаповца, плотно сжав челюсти, молчал. К нему подскочил переводчик и прочитал наколку на руке: «Дима».
— Димитра звать его, — перевёл он, возвращаясь к столу.
— Фамилия?! — повторил Гросс, начиная закипать. Он не умел продолжать допрос, не получив ответ на свой вопрос.
— Ну что ты кричишь — фамилию, фамилию, шубу, что ли, шить тебе из неё! Не видишь, моряк советский перед тобой! А то фамилию ему скажи. Я бил вас — не спрашивал фамилии! А вообще-то, лучше не трать нервишки свои и тому прочее…
Гросс подскочил к пленному, ударил его в челюсть. Он уже занёс ногу, чтобы ударить сапогом в живот, но как раз в этот момент матрос опустил откинувшуюся после удара голову, подался всем корпусом вперёд и, сколько было в нём силы, сжав руки в один кулак, как тараном, сунул гестаповцу в лицо.
Вскинув руки и закатив глаза, Гросс рухнул на пол, ударившись головой об угол стола. Он захрипел, а через сжатые челюсти запузырилась кровавая пена. Матрос зашатался, сделал к столу шаг и, потеряв сознание, повалился на Гросса. Через жёлтую повязку на груди выступила кровь.
Переводчик с испуга забрался на стол и писклявым голосом заорал:
— Люди!
ГЛАВА 24
Наступил октябрь. Уже прошли зазимки. Сопки, смоченные дождями и липким сырым снегом, сковал мороз. Повалил хрустящий снег, неугомонная пурга заметалась по бескрайним белым просторам Заполярья. Потом, обессилев, помела поземкой и стихла.
7 октября отряд Ломова вышел к морю. В самом счастливом состоянии духа смотрели но буро-зелёную воду изнурённые разведчики. Море казалось им последней ступенькой перед броском на родимый Рыбачий.
Роми Реймо вывел отряд к норвежскому посёлку, в котором жил брат его отца, горбатый старец Реймо. Роми не хотел рисковать и обходил встречавшиеся на пути посёлки, вёл отряд туда, где мог положиться на людей, как на себя. Он надеялся, что немцы не угнали его дядюшку-инвалида, и, конечно, он должен быть дома. Если дядя умер, то его жена или дочь должны были обязательно встретить их. Рана Роми оказалась неопасной: кость была цела, и он мог передвигаться с помощью палки. Другое дело — Башев. Разрывная пуля перебила предплечье, рана не заживала, и молоденький щупленький радист тяжело переносил боль.
Разведчики сделали укрытия на сопке, замаскировали их снегом. Прежде чем повалиться спать, все побывали на наблюдательном посту, чтобы посмотреть на море. Отсюда хорошо был виден посёлок, состоящий из семи домов и стольких же сараев. Небольшая бухта, а на берегу несколько рыбацких шхун, перевёрнутых вверх дном…
Реймо не спалось. Он почти весь день пробыл на наблюдательном посту. Да и как было ему уснуть! Его сознание переполнилось гордостью и радостью за события прошедших дней. Он смотрел на знакомый ему посёлок, где бегал ещё мальчишкой, швырял камни вот в этот спокойный залив. Теперь, спустя многие годы, он пришёл сюда крадучись.
У Роми больно сжалось сердце. Нахлынули воспоминания: семья, родные, друзья, разорённый посёлок Талахти. С этими мыслями он ушёл к заливу, когда стемнело. Разведчики тревожно, с надеждой ждали его возвращения, вспоминая пройденный путь.