Оправдывая старушечьи расчёты, Котлов показывался в редакции "районки" не каждый день, да и то лишь на два-три часа, так что редакционными делами заправляла в основном Барахвостова. Тем не менее он собирался, по всей видимости, сохранить для себя эту подработку, судя по тому, что очень скоро добился существенного повышения окладов сотрудников редакции, которые по размерам содержания были приравнены к муниципальным служащим. После этого Каморин стал получать вдвое больше, чем прежде. Всё складывалось для него и старушек хорошо, но очень скоро, уже месяца через два в районной администрации, заметно обновлённой после выборов, сообразили, что в отсутствие в "районке" настоящего редактора туда через год-другой может вернуться в качестве руководителя Застровцев, используя свои обширные связи в областном центре и районе. Тот самый Застровцев, про "кумовство" которого с бывшим главой района целый год твердила газетёнка Костерина. Продолжения этого хронического скандала вновь избранный глава района Жоголев допустить не мог. Ведь он хотел выглядеть как новый руководитель с новой командой, не обременённой грузом старых грехов.
В декабре стало известно, что областной комитет по печати по согласованию с районной администрацией утвердил на должность главного редактора "районки" Татьяну Гузееву. Это назначение если кого и удивило, то лишь одну Барахвостову. В комитете по печати и районной администрации считали, что у Гузеевой имеется полный набор анкетных данных, нужных для редактора "районки": сорок семь лет от роду - возраст для дамы очень зрелый, но ещё далеко не пенсионный, многолетний стаж работы в прессе и "профильное" образование, подтверждённое дипломом филологического факультета пединститута. К тому же она ухитрилась не запятнать себя сотрудничеством с Костериным, но при этом вовремя дистанцировалась от клана "сватов" Сахненко и Застровцева и была зарегистрирована, то есть, по-старому, прописана в Оржицах. Последнее обстоятельство выгодно отличало её от заезжих "варягов" вроде Барахвастовой и Каморина.
Гузеева явилась в редакцию "Оржицкой нови" в понедельник двенадцатого декабря с видом триумфаторши. Глубокое удовлетворение читалось в её прищуренных глазах. Её серые щёки, обвисшие внизу складками морщин, подрагивали от сдерживаемого возбуждения, что делало её похожей на рептилию. Это сходство усиливали другие особенности её облика - длинная, сухопарая фигура, узкие кисти и щиколотки, нездоровая бледность лица. Оттого, что она много курила, от неё пахло табаком и она часто заходилась сухим, надсадным кашлем.
В один из первых дней после своего появления Гузеева пожелала показать Каморину свою власть. Она вызвала его в свой кабинет и сунула ему через свой стол, на котором стояла пепельница с дымящейся сигаретой, его исчирканную рукопись:
- Что это у вас сплошь тавтология? Исправить немедленно! И чтобы я подобную халтуру больше не видела!
Её слова поразили Каморина не своим буквальным смыслом, а тем, как они были произнесены, - тоном жёсткой команды, не допускающей ни малейшего возражения. Так, наверно, охранники разговаривают с заключёнными. Он попытался объяснить:
- Это заказной материал для семеноводческого хозяйства, реклама семян. Естественно, в этой заметке повторяется слово "семена"...
- Придумайте что-то другое!
Чтобы не пререкаться, он молча вышел, с досадой думая о том, что иначе понятие "семена" можно выразить только длинным словосочетанием, например: "зародыши новой жизни". Но это как раз и будет тавтология, как её определяют справочники: "повторение в иной форме ранее сказанного". Хотя все дипломированные филологи, с которыми он сталкивался в жизни, - а это не только Гузеева, но и его школьные учителя русского языка, - почему-то называли тавтологией обычный словесный повтор... Впрочем, сейчас ему всего-то нужно было в каждом втором случае заменить "семена" на местоимение "они" - таково требование не то чтобы литературной эстетики, поскольку никакой красоты в этом нет, а просто газетного этикета. Он и без подсказки убрал бы повторы, но замотался, занятый другим, более важным материалом, и проглядел "семена", густо натыканные в тексте заказчика... Через полчаса он отнёс редактрисе переделанную рекламу. На сей раз возражений с её стороны не последовало. Но у него осталась обида, как от перенесённого издевательства. Ведь она могла бы молча исправить то, что не понравилось ей в его материале, или высказать свою претензию более деликатно. Но она воспользовалась его промахом как поводом для того, чтобы перейти в обращении с ним на резкий, "лающий" тон надсмотрщицы...
Наверно, из присущей ему склонности находить в неприятностях нечто комичное, утешающее он вспомнил вычитанную где-то байку про деревенского мужичка, которого спросили, что он будет делать, если станет царём, и тот ответил, что будет сидеть на завалинке, лузгать семечки и каждому, кто пройдёт мимо, бить морду. Разве не такова же Гузеева, жаждущая покуражиться над подчинёнными? Без этого она, видимо, не ощутила бы вполне сладость своей победы. Хотя у неё и так немало оснований для торжества: оправдался её сложный, рискованный расчёт, по которому она год назад ушла из "Оржицкой нови" в городское рекламное издание "Всё для всех". Ведь её могли и не позвать назад, тем более на должность редактора. Но у неё всё сошлось, выгорело!
На первой же планёрке Гузеева объявила сотрудникам о том, что комитет по печати пришлёт в "районку" ещё двух человек. Вскоре после этого в редакции появилась сорокалетняя Алла Фефилова, тёмноволосая, угрюмая, с короткими кривыми ногами, очень себе на уме. О ней Каморин слышал, что она подруга Гузеевой и тоже ушла год назад от Застровцева, только не в городскую газету, а на районное радио. Теперь Фефилова стала исполняющей обязанности заместителя главного редактора. Видимо, она была одной из тех двух, которых комитет должен был "прислать". Кого ждать ещё? Задавшись этим вопросом, Каморин сообразил, что никто из мало-мальски удачно трудоустроенных в городе в сельскую "районку" не пойдёт. И потому вторую претендентку на должность в редакции нужно было искать, несомненно, в Оржицах. Речь шла, скорее всего, о Галине Керхиной - самой бойкой и злой из трёх девчонок-корреспонденток, выпестованных Застровцевым и переметнувшихся от него к Костерину. Как раз в ту зиму, после закрытия "Оржицкого вестника", эта сухопарая дылда-блондинка искала себе работу. Но в редакции "районки" она так и не появилась. Барахвостова, имевшая свои источники в районной администрации, объяснила причину: "Жоголев дал указание никого из "Оржицкого вестника" не брать..." Гузеева решила кадровую проблему неожиданным путём, приняв на должности корреспондентов двух жителей Оржиц - пятидесятипятилетнего бывшего милиционера, грузного, осанистого Валерия Ударова, с которым её, похоже, связывали когда-то романтические отношения, и бывшую учительницу музыки, сорокалетнюю бойкую бабу Наталью Слынько.
Вскоре после появления в редакции новых сотрудников Гузеева зашла в рабочую комнату Каморина и ознакомила его с приказом о наложении на него дисциплинарного взыскания в виде замечания. Каморин обомлел: за что? И почему без предварительного истребования у него объяснительной записки? Он впился взглядом в листок, который Гузеева сунула ему на стол, и сквозь радужную пелену, что на миг застлала его глаза, с трудом отыскал хоть что-то объясняющие слова: "за непроведение работы по привлечению средств рекламодателей".