Выбрать главу

Однако сегодня народу в церкви Всех Святых было немного. Оксана прошла мимо клумбы, густо усаженной красно-желтыми бархатцами, мельком взглянула на гранитные надгробья Георгиевских кавалеров и офицеров русской императорской армии. Поднялась по ступенькам. Несколько человек возле киоска стояли в очереди за свечами, две женщины в низко надвинутых на лоб платках специальными скребками чистили пол. Пахло ладаном и расплавленным воском. Обе створки дверей в церковь были распахнуты, и яркое солнце пронизывало ее перекрещивающимися пыльными лучами. Оксана, сначала пристроившаяся к хвосту очереди, отошла к стене и огляделась. Да, здесь все было именно так, как и хотелось: огромное распятие, золотые, богатые оклады икон, рождественски-зеленые веточки каких-то деревьев. В общем-то даже и хорошо, что народу немного — меньше будут пялиться. Вот только сгинули бы куда-нибудь еще эти монашки со скребками, а то ползают как черепахи: вжик-вжик, вжик-вжик… Словно подслушав ее мысли, женщина со скребком обернулась и посмотрела на нее странным взглядом. «Интересно, за кого она меня принимает? За сошедшую с небес Деву Марию или за валютную проститутку? — подумала Оксана. — Красивым женщинам принято приписывать или святость, или порок, середины не бывает. Или черное, или белое… Нет, скорее она причислит меня к лику Святых. Одета я вроде бы пристойно». В своем бежевом трикотажном платье до середины колена и туфлях с ремешками вокруг пятки Оксана чувствовала себя уверенно. Эта одежда казалась не слишком вызывающей для церкви и в то же время достаточно стильной для прогулки по городу. Впрочем, то, что ей сегодня предстояло, вряд ли можно было назвать прогулкой, да еще легкомысленной.

Подождав, пока очередь растечется, она подошла к освободившемуся окошку, купила пару самых дорогих свечей и направилась к своей любимой иконе. Оксана толком не знала, как она называется: вроде бы «Утоли моя печали», хотя, может быть, и нет. Она не была уверена, а тусклые славянские буквы над ликом Божьей Матери разглядеть было сложно из-за отражающихся в стекле бесчисленных язычков пламени. Синеглазая Мария в малиновом покрывале держала на руках младенца Иисуса, но смотрела не на него, а куда-то вдаль. Их взгляды не пересекались, но казалось, стоит матери и ребенку чуть-чуть повернуть головы, и они увидят друг друга… Оксана переложила из одной вспотевшей ладони в другую свечи и отошла на несколько шагов назад. Каблучки ее звонко зацокали по каменному полу. «Нет, — сказала она себе, — это не теперь, это потом. Это слишком важно. Сначала нужно помолиться о другом». Молиться она толком не умела, да и не была крещенной. Все ее редкие обращения к Богу начинались с вполне христианского признания собственных грехов, а дальше следовали совершенно конкретные просьбы. Вот и сейчас, остановившись перед наугад выбранным ликом какого-то святого, Оксана установила свою свечку и мысленно произнесла:

— Боже, я знаю, что поступила с Андреем жестоко. Мне жаль, но я ничего не могла поделать, ты же знаешь. Я хочу, чтобы он был счастлив, чтобы у него, может быть, была семья. И еще… Я хочу с ним поговорить, просто увидеть и поговорить, чтобы он понял и простил меня…

Она вдруг ясно представила, как будет происходить этот разговор: летнее кафе, столики под полосатыми зонтиками, непременно цветы, и его синие глаза напротив. Он будет все так же длинными пальцами лохматить свои черные волосы, проводя ладонью ото лба к затылку, а она — смотреть на него, грустно улыбаясь. Его губы будут рассказывать о том, что у него замечательная жена, дом и (как там сказала мама?) новенькая иномарка, что в больнице ему платят неплохо и обещают через пару-тройку лет назначить главным хирургом отделения. Но глаза скажут: «Я никогда не переставал ждать и любить тебя, родная!» И она погладит его по руке успокаивающе и нежно, а потом встанет и тихо скажет: «Ничего не изменишь, Андрюша. Да и ни к чему…» И про дочь ему не скажет ничего…