— Ага, — машинально кивнула та маленькой круглой головой с крашеными волосами, собранными на затылке в куцый хвост, и вдруг замерла со шваброй в руке, словно оживший памятник. Наташа, уже вставила в замочную скважину душа свой ключ и не совсем уверенно переспросила:
— Что-нибудь не так? Я что-то не то сказала?
— Нет, — Даша выразительно показала глазами на душ. — Ты что, туда собираешься?
— Ну да. А что такого?
— Но ведь там Олеся. Операция только что закончилась, — уборщица странно выделяла слова, словно вдалбливала в глупенькую Наташину голову их скрытый смысл.
— Там две кабинки, не понимаю, что такого особенного? — Наташа решительно повернула ключ в замке. Загадочное выражение Дашиного лица уже начало ее раздражать. Что, в конце концов, за причуда говорить какими-то намеками и околичностями? Мы же не на светском рауте? Она уже здесь своя, даже анестезиолог сегодня сделал комплимент.
Наташа толкнула дверь и окунулась в жиденькое облако влажного пара. В кафельный пол с грохотом била вода, в трубах что-то жалобно попискивало. На металлическом крючке висела одежда, а на полу стояли тапочки: две пары! Вадим Анатольевич, которого она наивно собралась называть просто Вадиком, стоял под душем, отфыркиваясь от струй воды. Оказалось, что его плечи и спина густо усыпаны большими коричневыми веснушками. Вадим Анатольевич как-то странно покряхтывал и ритмично подавался вперед нижней частью тела. А талию его обвивали розовые женские ноги с удивительно чистыми, нежными пяточками. Почему-то Наташа сначала заметила именно эти пяточки, аккуратненькие, как у ребенка, без малейшего намека на старую, заскорузлую кожу. Голову Олеси с болезненно зажмуренными глазами и мокрыми, откинутыми со лба волосами, она увидела не сразу. Вадим Анатольевич почувствовал присутствие кого-то постороннего и развернулся к Наташе вместе с Олесей. Это его движение добило Наташу окончательно. У нее самой еще ни разу не было мужчины, но не потому, что она была убогой скромницей — просто почему-то пока не сложилось, не получалось. Но она знала, что, когда придет время, воспримет это совершенно нормально и естественно. Знала точно, определенно. И все-таки сейчас, тупо глядя на рыжего Вадима Анатольевича и похожую на мокрую ящерицу Олесю, она не чувствовала ничего, кроме тошноты. Чувство стыда пришло позже. Когда кто-то из них выдохнул «о!», Наташе стало стыдно за свою детскую глупость, за жуткую неловкость ситуации. Взрослые люди занимаются интимом, а она, как коза в чужой огород, вперлась в этот душ!
Наташа попятилась из душа, рукой нащупывая за спиной дверь, и в буквальном смысле вывалилась в коридор, проскользнув мокрой туфлей по свежевымытому линолеуму. Даша стояла возле самой двери, видимо, предвкушая развитие событий. И когда Наташа плюхнулась на пол, больно ударившись копчиком, уборщица назидательно произнесла:
— Ну что, Селедкина, получила?
Из сестринской выглянула уже собравшаяся домой Жанна.
— Что случилось? — спросила она недовольно, глядя на все еще сидящую на полу Наташу.
— Селедкиной помыться захотелось! — весело прокомментировала Даша.
— А! — отозвалась Жанна понимающим, но все же несколько обалдевшим тоном, и выразительно покрутила пальцем у виска. — Надо же! «Селедкина»! «Солодкина» — «Селедкина», интересно…
С тех пор прозвище к ней намертво пристало. Пару дней с Наташей опасались разговаривать, а потом Олеся, видимо, устав натыкаться на ее испуганный и вопросительный взгляд, выдала:
— Ну что ты все смотришь, что смотришь? С небес, что ли, свалилась? Никогда не видела, как люди трахаются?.. Ты что, из института благородных девиц или из медучилища? Или у тебя в общаге не рассказывали про особенности хирургического отделения?
— Про какие особенности? — пролепетала Наташа. Олеся от ярости начала медленно заливаться краской. А Жанна, более спокойная, тоном школьного педагога объяснила:
— Понимаешь, Селедкина, здесь тратится слишком много нервов, и чувства насилуются, ну, как в театре. Поэтому людям нужна разрядка… Каждый день видеть кишки и кровь, это не каждый выдержит…
И тогда Наташа задала роковой для себя вопрос, глупый и искренний, но, естественно, показавшийся ее коллегам ироничным:
— А жены хирургов об этой особенности отделения знают?
И все! Хотя после этого она уже узнала, что Жанна любовница врача Максима Карпова, а Олеся сделала от Вадима аборт, «своей» она все же не стала. Информация только вскользь протекала мимо ее ушей, но никто с ней не делился своими переживаниями и надеждами, считая ее то ли блаженной, то ли просто инфантильной и недоразвитой…