— Скажи, почему Джеймс так тебя раздражает?
— Раздражает — не то слово! — Оксана уже пришла в себя. — Он, конечно, милый, хороший, добрый. Но слишком заботливый, слишком печется о своем врачебном долге, ну просто до навязчивости. Я, конечно, понимаю, семейный врач… Но он одним своим видом напоминает мне обо всем, что произошло и два месяца назад, и тогда, давно…
Наверное, «два месяца назад» она произнесла слишком беззаботно и равнодушно. Так равнодушно, что это не могло не привлечь внимания. Том взял свободной рукой ее кисть и прижал к своей гладко выбритой, мягкой щеке.
— Ты опять считала дни? — спросил он печально. — Считала, считала, я вижу… А у Линды была?
— Да, была, — отозвалась Оксана, — и решила, что больше к ней не пойду.
— Почему?
— Потому что она мне не поможет. И ты не поможешь… Изначально глупо было надеяться, что кто-то отпустит мне этот грех. Девочка умерла, ее не вернешь, и я, только я, в этом виновата…
— Ну почему ты? — попытался возразить Том, крепче стиснув ее холодные пальцы. — Ты ничего не могла поделать. Этому ребенку не суждено было жить. Может быть, ты все же найдешь в себе силы принять все, как есть?
Она медленно повернулась, уставилась на него немигающими огромными синими глазами, а потом четко и внятно, выдерживая паузу между словами, произнесла:
— Это тебе легко принять все, как есть. Это тебе легко говорить, что ей не суждено было жить. Тебя-то ведь этот вариант максимально устраивал, правда?.. Конечно, зачем тебе чужой ребенок? Наверное, камень свалился с души, когда стало ясно, что не нужно проявлять благородство и жениться на женщине, беременной от другого? Все получилось как нельзя лучше: я вернулась к тебе уже выхолощенная, пустая… На всю жизнь пустая!
Диванчик резко скрипнул, Том вскочил на ноги и направился к стене так стремительно, словно хотел врезаться в нее лбом.
— Ты же знаешь, что я любил бы этого ребенка, — возразил он. — Эта девочка была бы частью тебя… Да что там говорить! Ты ведь и так все понимаешь. Просто тебе очень-очень больно, милая моя, хорошая девочка…
— Сядь сюда, — позвала Оксана едва слышно. И когда муж снова опустился на диван, сказала, глядя уже не в камин, а в его серые, водянистые глаза: — Прости меня, ладно?.. И пусть доктор Норвик приходит. Я буду самой радушной и милой хозяйкой, какая только может быть на свете… А теперь, извини, мне надо переодеться.
Том кивнул уже почти весело. Она мельком подумала, что он отходчив и незлобив просто до смешного. Чмокнула мужа в щеку и, заправив светлые локоны за уши, легко взбежала на второй этаж по деревянной винтовой лестнице.
Джеймс Норвик приехал через полчаса. Оксана, переодевшаяся в длинную, до пола, юбку и легкий белый джемпер в обтяжку, встретила гостя в прихожей и протянула для поцелуя руку, украшенную одним-единственным массивным золотым кольцом. Мистер Норвик ткнулся в ее руку влажными, мягкими губами, пробормотал что-то вежливо и невнятно и окинул всю ее, с ног до головы, изучающим, лишенным какой бы то ни было сексуальной окраски взглядом. Первое время Оксану очень смущало это сугубо профессиональное, внимательное выражение его маленьких карих глазок. Казалось, что через пару секунд доктор неминуемо произнесет: «Э-э, матушка, да у вас тонзиллит, гайморит, энтерит и миома!» Но Джеймс, как правило, начинал прямо с порога рассказывать какую-нибудь забавную историю, сдобренную шутками и прибаутками и не имеющую ничего общего с медицинской тематикой. Однако сегодня он казался необычно молчаливым и каким-то скованным. Оксана даже подумала, что бедный мистер Норвик заподозрил, что ему не рады, и чувствует себя ужасно неловко. Ей вдруг захотелось погладить его по обширной лысине, плавно переходящей в выпуклый морщинистый лоб, но вместо этого она с церемонностью, за которой, по ее расчетам, не могла не почувствоваться теплота, произнесла: