Донцова. Почему — безнадежного?
Рудакова. До тебя, Виктория Дмитриевна, как до жирафа насморк — юмор на вторую неделю доходит.
Донцова (несколько свысока). Мы один из лучших театров на периферии, едем в кое-то веки на гастроли в Москву, уже есть проект нас академическим сделать… Все надежды с этими гастролями связаны!
Гаранина. То-то и оно — за ушко да на солнышко… как еще обернется?
Донцова. Не вам, казалось бы, Нина Владимировна…
Щипалина. Действительно, Нина Владимировна, звания — вам, ордена — вам, квартиру — вам…
Гаранина (спокойно). А на то я и первая актриса нашего театра, моя милая. Из песни, уж извини, слова не выкинешь. (Помолчала.) И к тому же одна я помню, каким он был когда-то, наш Лев Никитич… Да что там говорить!..
Щипалина. Лев Никитич, если уж на то пошло, именно сейчас достиг своего пика, вершины. И только теперь его оценили по заслугам!
Гаранина. Что ни говори. Поднаторел, не споткнется, пальцем в небо не попадет… Как старая цирковая лошадь — по кругу, по кругу…
Донцова. Что же, в таком случае вы за ним как нитка за иголкой — из города в город, из одного театра в другой?!
Гаранина. Да уж, из одной дыры в другую. (Помолчала.) Разрушенные города, нетопленные полупустые залы, жизнь впроголодь, пьески, которые и вспоминать-то стыдно… Все было. А не бросила, потому что … Хотя сама себя все чаще спрашиваю — какого черта?!
Донцова. Вот видите!
Гаранина. А такого, что выходит, не судьба… (Помолчала.) Ладно, другим разом как-нибудь.
Рудакова. Да что вы в самом деле! Ну провалимся, не провалимся, а в Москву едем! Арбат, Тверской бульвар… И уж в магазины — ни ногой!.. Не хотите пить, так хоть яблок покушайте. (Сняла с верхней полки рюкзак.) Господи, как я его только дотащила!.. (Достала из него яблоки, выложила горкой на стол.) Со своего участка, между прочим. Ешьте.
Гаранина. Целый мешок везешь?!
Рудакова. И чемодан, и сумку страшенную, чуть не надорвалась. Ешьте, не покупные.
Донцова (взяла яблоко, надкусила). Замечательные. Антоновка?
Рудакова. Антоновке еще рано. «Симиренко», селекционное. (Положила руку на стол.) Это рука артистки?.. Маникюр хотела в дорогу, так все ногти обломанные, черные, никто не взялся сделать. (Взяла руку Донцовой.) Вот это рука!.. Белая, мягкая, пальцы нежные, коготочки один к одному… При такой руке и талант не нужен.
Щипалина (со значением). Талант — он от Бога.
Рудакова. А удача от кого? От черта?.. Кушайте яблоки. Угощайтесь, для того и руки уродую.
Щипалина. Ну ты и на базар не брезгуешь…
Рудакова. А урожаю пропадать? Гноить мне его, что ли?! Уж ты-то сколько их у меня ни жрешь, а все что-нибудь да остается.
Щипалина. Ты только в Москве смотри не вздумай!
Рудакова. Тебя не спрошусь! И сказано тебе было, Щипалина, у тебя что на сцене, что в жизни лучше всего паузы получаются, твоя сила в молчании! (Взяла гитару, опять запела.) «Я ехала домой…» (И вновь не допела.) И чего это мы лаемся, интересно?! Чего нам делить-то? Левушку золотого-ненаглядного?.. Так давно поделили, плюнули и растерли. Я лично ни к кому претензий не имею. Что было, было6 чего нет, так уж окончательно. Всем сестрам по серьгам. (Донцовой.) Ты — жена главного, дорвалась, от тебя он уже не уйдет, разве что на пенсию, некогда ему уже перебежками-перебежками. У меня мои садово-огородные радости, (о Щипалиной) у нее — кошки. Пять штук, одна другой злее, все в хозяйку. (Тронула струны гитары.) Как я когда-то пела, господи, как я пела!..
Щипалина. Заладила…
Рудакова (поет). «Я ехала домой…»
Голос диктора по поездному радио: «Граждане пассажиры, скорый поезд Харьков — Москва прибывает на станцию Курск. Стоянка поезда двадцать минут. Повторяю, скорый поезд Харьков — Москва…»
Рудакова. Дурак, песню испортил!..
Щипалина. Двадцать минут! Я выйду, дышать нечем. (Рудаковой.) Ты не хочешь со мной?
Рудакова. И тебя не пущу. Сиди и не выделяйся, тридцать три моих несчастья!
Проводник (заглянула в купе). Стоим двадцать минут, туалет я заперла, так что… (О бутылке.) На стоянке уберите со стола, с перрона видать. (Ушла к выходу.)