— Ты в порядке? — спросила она с беспокойством.
— Все хорошо, — отозвалась, ощущая, как чувство вины разливается по моим венам.
— Он вас обидел?
— Нет, — сказала я, боясь произнести что-нибудь еще.
Женщина положила руку мне на спину и некоторое время нежно поглаживала, прежде чем я взяла планшет, который выронила, когда Чарли схватил меня.
Мне пришлось пройти вдоль очереди, чтобы найти то место, где я остановилась, что было не так-то просто, учитывая, что люди стали казаться похожими друг на друга.
Весь оставшийся день мои мысли пребывали в тумане. Мне не удавалось сосредоточиться на словах, которые я писала, и на точности их написания. Я еще не совершила ни одной ошибки и с ужасом думала, что произойдет, если это случится.
В тот день я проверила, наверное, пятьсот заключенных, у всех наблюдались похожие симптомы. Большинство из них болели гриппом или пневмонией, другие имели дело с инфицированными ранами. Душа раз в неделю было недостаточно, чтобы уберечь нас от опасных бактерий в той среде, в которой мы пытались выжить, но я считала это их планом. Им не потребуется нас убивать, если мы все просто вымрем.
В шесть часов вечера двери в больничный отсек закрылись. Медсестра заперла его, отделив тех, кому требовалась медицинская помощь ночью, от тех, кто выглядел достаточно хорошо, чтобы вернуться в свой блок, или от десятков тех, кто не прошел обследование в отведенные часы. Мне оставалось напечатать свои дневные записи и оставить их Глаукен для просмотра их в удобное для нее время.
Закончив работу, я взяла небольшую пачку чистой бумаги, а также шприц и пузырек с антибиотиком. К счастью, мне удалось научиться быстро находить необходимые предметы. Затем я пробралась через смежные двери между медотсеком и административным корпусом, сделав вид, что разношу бумаги, что позволило мне миновать охранников в коридорах рядом с тем местом, где велела папе спрятаться. Добравшись до свободной кладовой и убедившись, что все чисто, вошла внутрь, бесшумно прикрыв за собой дверь.
Включить свет я побоялась, так как его могли заметить под дверным проемом, поэтому входила в помещение с осторожностью. Несколько недель назад, когда я искала подсобное помещение, по ошибке обнаружила эту пустую комнату и знала, что в ней есть окно, закрытое коробками. Прежде чем звать папу, хотела убедиться, что он там, и поэтому на ощупь обошла небольшую комнату, пока не добралась до дальней стены. Я отодвинула коробки в сторону, чтобы лунный свет осветил комнату достаточно, чтобы видеть.
На полу, у боковой стены, лежало обмякшее тело. Он лежал в позе эмбриона, обхватив руками колени и уткнувшись головой в грудь. Я узнала ремень. Это папа. Ремень выглядел единственным знакомым предметом. Папа всегда был полноват, и врачи часто говорили, что его вес чуть выше среднего и ему нужно придерживаться здорового питания, несмотря на физический труд. Мама готовила для нас каждый вечер, всегда оригинально оформляя блюда, чтобы папа не чувствовал себя обделенным любимыми яствами. Однако, когда евреям перестали разрешать покупать продукты на местных рынках, мы могли закупаться только на закрытом еврейском рынке, и наш выбор стал ограниченным. Мы обходились тем, что имелось, и, хотя это пришлось делать по необходимости, папа хотел сбросить вес, и он, несомненно, превзошел ожидания своего врача.
— Папа, я здесь, — тихонько позвала я его. Задрав платье до колен, опустилась рядом с его телом и осторожно положила руку ему на спину. — Папа, это Амелия. Я принесла тебе поесть. — Он не шелохнулся при звуке моего голоса, и я потянулась к его лбу, чтобы проверить, нет ли у него жара. Его голова казалась уже не горячей, а скорее прохладной. — Папа, кажется, у тебя жар спал, — сообщила я, стараясь придать своему голосу бодрости.
Я вытащила его руки из-под коленей и осторожно перевернула на спину.
— Папа, проснись! — воскликнула я шепотом.
Когда рядом с ним открылось пространство, где находилось его лицо, я заметила мокрое пятно на цементе. Меня это насторожило, и я положила руку на щеку, обнаружив такую же влагу рядом с глазом. Неужели он плакал перед тем, как заснуть на полу?
— Все хорошо, папа, я здесь.
Я не спрашивала себя, почему он не отвечает, потому что в глубине души уже знала. Прошло несколько минут, прежде чем я набралась смелости и положила руку на его сердце в поисках биения, которого, как уже знала, не найду. Еще несколько минут ушло на то, чтобы проверить артерию на шее в поисках пульса, которого там не было, и еще одна минута — чтобы проверить запястье. Пульса не было нигде. Папа умер, пока ждал меня в маленькой кладовке. Я попросила его не обращаться за медицинской помощью, потому что сама бы могла помочь. Вместо этого он умер, дожидаясь меня. Папа умер из-за меня. Задыхаясь от боли и горя, я оторвала лоскут от платья, чувствуя, как болью отдает в другую часть моей души, и плакала беззвучными слезами, которые никак не могли остановиться. Папы не стало, мамы не стало, и Якоба не стало, насколько я понимала. Впервые в жизни я осталась совсем одна. Папа всегда начинал молитву над нашими усопшими родственниками, но здесь некому было произнести траурный кадиш, кроме меня.