– На бедняжку Каролина не похожа: два десятка огромных сундуков и свита больше моей. Нужно что-то делать с ее сопровождающими, а саму принцессу я поручу Нурбану, она итальянка, быстрей найдут общий язык, а возможно, и общих знакомых.
– Хорошо. Я завтра уезжаю в Румелию посмотреть состояние войск, вернусь не скоро, думаю, вы тут сами разберетесь.
– Да, Повелитель.
– Хуррем, ты обиделась на то, что я без твоего согласия позвал в Топкапы Гульфем и пригласил эту принцессу?
– Нет, Повелитель.
– Тогда почему зовешь меня так?
Она с трудом сдержала улыбку, потупившись.
– Мы договаривались, что наедине ты будешь говорить «Сулейман».
– Да, Сулейман.
– Вот то-то же. Иди ко мне, я уеду, долго тебя не увижу…
Конечно, Роксолана немолода, никогда не была особенной красавицей, но разве самое главное – внешняя привлекательность? Они столько лет вместе, родили шестерых детей, прошли самые разные испытания, многое пережили, давно единомышленники, и султанша – прекрасная помощница своему мужу. Такие отношения много дороже любой страсти. А еще была любовь, над которой бессильны года.
Казалось, любовь навсегда, потому Роксолана легко допускала на ложе Повелителя молоденьких наложниц, зная, что это лишь ублажение тела, а его дух, его сердце, его мысли с ней, как и ее – с ним. Пусть уже не было сумасшедшей страсти, но эти двое любили друг друга по-прежнему.
Что могло разрушить такие чувства, такие отношения? Ничто…
Однако беда всегда приходит, когда ее меньше всего ждешь.
Чичек была недовольна появлением гостьи, кажется, больше всех. Муфида даже посмеялась:
– Ты ее к кому-то ревнуешь?
– К кому я ее могу ревновать? Кому она тут нужна, тощая уродина?
Это была неправда, Каролина красива, причем яркой женственной красотой. Увидев девушку, Гульфем даже подумала, что именно такой красавицей в молодости была Махидевран, легко завладевшая сердцем Сулеймана, тогда еще шехзаде, наследника престола.
В красоте гостьи Чичек смогла убедиться в первый же день, потому что напросилась с ней и ее служанками в хаммам:
– Госпожа, я тоже понимаю итальянский, смогу что-то интересное услышать…
Роксолана посмеялась и согласилась.
Из хаммама Чичек вернулась какой-то встревоженной, но султанша была у Повелителя, поговорить удалось не сразу.
Едва дождавшись, когда хозяйка немного освободится от неотложных дел, Чичек бросилась к ней:
– Госпожа, можно мне что-то сказать? Только наедине.
– Хорошо, Чичек. Тебе что-то нужно?
– Нет, – служанка почти шептала. – Эта Каролина лжет, она понимает по-турецки.
– С чего ты взяла?
– Да, я заметила. Она прислушивается, когда говорят вполголоса. Зачем человеку прислушиваться к тихой речи, которую он не понимает?
Роксолана задумалась. Да, наблюдательная Чичек права, человек не станет прислушиваться к речи, которую не понимает. Не зря она попросила Хамона все разведать, но тот пока ничего сказать не мог, прошло слишком мало времени, чтобы разузнать.
– Госпожа, может, ее пока не допускать к Повелителю?
– Я и не собираюсь, тем более султан уезжает, вернется нескоро. Но это не все, – султанша слишком хорошо знала свою служанку, чтобы не понять, что у той остались какие-то сомнения, – что ты хочешь сказать?
Чичек вздохнула:
– Есть еще сомнения.
– Говори.
– Госпожа, только не думайте, что я завидую или выдумываю. Эта принцесса не девушка.
– А кто, юноша? – рассмеялась хозяйка.
– Она женщина.
– С чего ты взяла?
– У нее фигура и жесты не девичьи. И бедра широкие.
– Может, и так, нам-то что?
– Почему она себя зовет принцессой? – упрямилась Чичек.
– Наверное, у нее есть на это право, а если и нет, все равно. Султан распорядился предоставить ей убежище на время, потом решим, как быть. Пусть живет.
Гарем – место запретное
Проблемы с заморской гостьей после первого урока поведения не закончились, а только начались. Нет, Каролина послушно удалила сопровождавших ее мужчин, переоделась сама и переодела служанок, даже закрывала лицо яшмаком, но беспокойства от этого не убавилось.
О потере слуг, которых привезла с собой из Неаполя, не жалела – все равно они чужие: те, кто помогал Каролине вообще отправиться в Стамбул, помогли и слуг нанять. За последние почти два года невольного практически затворничества Каролина отвыкла от шумных празднеств или пирушек, но тишина в гареме ее убивала, временами приходилось прислушиваться, чтобы удостовериться, что не осталась в этом мире совсем одна или не оглохла.