Здесь, в царстве тряпья и хлама, дышалось действительно чуть полегче, но помещение имело какую-то странную — овальную форму: полое, уходящее в бездну над головой и усеченное до предела в перспективе.
— Где это мы? — тревожно спросил Влад.
— Ав сапоге! — беспечно откликнулся тот, роясь в куче хлама перед собой. — В сапоге у самого товарища Сталина, понимать надо. Это мне такое доверие от начальства.
— Это за что же?
— А я здеся сторожую!
— Чего же его сторожить, не унесут ведь?
— А я на складу, за каналом, матценности сторожую.
— Ценности?
— Проволоку колючую.
— Кто ж на нее польстится?
— Видать, зеленый ты, парень. — Тот выпростал из кучи и кинул ему под ноги пару ТТОДПТИТЫХ, но вполне сносных на вид валенок. — Нынче всё воруют, мимо дерьма не пройдут, а проволока эта — известный дефицит, кого хоть спроси. Тут вон летошний год товарняк с рельсов съехал, дак народ со всех поселков сбежался с ведрами, мазут соскребали и домой тащили, а спроси у них, за каким лешим им тот мазут сдался? А так, скажут, про запас, можеть, пригодится зачем в хозяйстве. — Старик внимательно следил за тем, как Влад примерял валенки. — Ну, как, не жмуть?
Валенки и вправду пришлись ему впору, ноги после жесткой тесноты его солдатских бахил прямо-таки отдыхали в их разношенном войлоке.
— А ты говоришь! — удовлетворенно хмыкнул дед. — Я продавец правильный, плохого товару у миня нету. Носи и поминай деда, а тебе еще и два трешника с буханцом хлеба впридачу дам, по себе знаю, каково без привязи по земле бродить. — Он ловко разгреб среди тряпья место гостю. — Давай-ка спать, парень.
Но и загасив свет, дед еще долго ворочался, кряхтел, рассказывал свои байки:
— Такую фигуру, брат, отхлопали, что ни в сказке сказать, ни пером описать! Одного металлу сто вагонов, а механизмов, хитростев всяких, что тебе секретный завод. В фуражке у него даже лучи смертельные приспособлены, чтобы, значит, птички ему на голову не навалили чего: на подлете замертво падают. Тоже моя добыча. Ощипаю и в котелок, ничего супец получается, наваристый. Можно сказать, без мяса за стол не сажусь. Эх, — дед даже застонал во тьме, — мне бы на такую-то гору взобраться, я бы показал кой-кому кузькину мать! Добрехонек хозяин, оченно уж добрехонек, под корень, под самую основу сечь надоть!..
Утром дед проводил Влада к выходу и, распахнув перед ним дверь, бодро понапутствовал:
— Покеда, парень, помяни мое слово, век будешь за старого Бога молить, что такие валенки тебе задарма отдал да еще и с придачей. Ну, топай, мимо обратно пойдешь, заворачивай!
День обещал быть погожим. Над изморосью крыш впереди клубились перистые облака. Умытое солнце, отделившись от кромки окаема, окрашивало их по краям в розоватый, бледного оттенка цвет. Голубые дымки печных труб мирно струились в безветренном воздухе. Ногам Влада было тепло и покойно, и оттого предстоящая дорога уже не казалась ему такой безотрадной. Много ли человеку надо!
Лишь войдя в поселок, он обернулся. Огромная статуя, блистая на солнце, взмывала над каналом, подавляя все рядом и около себя своей несоразмерностью с окружающим. Там, за ее спиной курилась голая, выжженная докрасна степь, и можно было подумать, что она — эта статуя — пришла сюда из-за горизонта, оставляя за собою безжизненное пространство, сквозную пустоту, прах и тлен. Там дикий зверь не проползет, не пролетит ночная птица!..
Скорые, как оказалось, на поселковом полустанке не задерживались, и Влад, не солоно хлебавши, двинулся по шпалам до ближайшей узловой станции. Но чем выше поднималось солнце, и чем податливей делалась смола под ногами, тем неуютнее чувствовал он себя в своей новой обувке. Валенки его разваливались прямо на глазах: подошвы спереди отстали, головки размякли и поползли. «Обманул старый хрен! — чуть не плакал Влад. — Гнилье со свалки всучил!»
Вынужденный срочно спасать положение, Влад свернул к первому же дому при дороге, попавшемуся ему на глаза. Он еще только ступил на крыльцо, когда дверь сеней отворилась и маленькая, темный платок до бровей, женщина тихо пригласила его с порога:
— Заходьте.
Следом за ней Влад миновал сумрачные сени и тут же очутился в большой, но пустоватой горнице с русской печью напротив входа. Навстречу гостю поднялся грузный, на деревянной ноге мужик в солдатском бушлате поверх исподней рубахи:
— Заходь, заходь. — Легонько уперевшись ему в плечо тяжелой дланью, тот одним движением усадил его на лавку у печи. — Я тебя еще из окошка увидал: думаю, гость за нуждой идет, принять надо. Шамать будешь, картоха есть вчерашняя.