— Минуточку, Адриан, важное сообщение! — Он положил руку на плечо Влада. — Среди нас находится наш новый товарищ, поэт Самсонов, о котором, надеюсь, вы уже наслышаны. И, сами понимаете, первый аванс…
Энтузиазм, подогреваемый возможностью наконец-то возвратиться к основному занятию — выпивке, — не поддавался описанию. Надо думать, что в эту минуту живого Пушкина здесь встретили бы с куда меньшим воодушевлением. Тут же было налито и выпито за молодое дарование, новое светило на небосклоне кубанской поэзии. Тосты следовали один за другим, каждый старался добросовестно отработать свое участие в доле его аванса.
Сосед Влада справа, сухощавый, с мелкими, но выразительными чертами парень, потухшая папироса в мокрых губах, еле ворочая языком, бубнил ему на ухо:
— Я — Завалов!.. Завалова знаешь?.. Завалова все знают, не было еще такого актера на земле и не будет… Понял? Брось ты их всех к чёртовой матери, пойдем в наше общежитие, такие девочки есть, что обалдеть можно… Пошли, а? Устроим игры на лужайке, «тяни-толкай» и все такое прочее… Не пожалеешь… Я — Завалов, Георгий Завалов! Понял?
Как ни странно, но это случайное их знакомство не прерывалось потом все последующие двадцать лет. Спиваясь и опускаясь все ниже и ниже, бывший первый любовник театрального Юга заваливался к нему в Москве с ежегодной актерской биржи в августе, неизменно пьяный и в сопровождении новой жены. Он был бескорыстен, этот Жора, во всем — в неверности и постоянной лжи, в долгах и обмане, в маниакальном самомнении и полной необязательности. Богата земля российская этой пустой, но трогательной породой!
В хмельном парении, заключенный в замкнутую сферу застольного гвалта, Влад увидел ее уже в тот момент, когда она по-хозяйски расчищала себе место между ним и актером. Вместе с ней к столу протискивался и ее спутник, рослый франт с врожденным высокомерием на уверенном лице. Вторжение новых гостей было встречено всеобщими рукоплесканиями:
— Ляля!
— Штрафную им!
— По маленькой, по маленькой, чем поят лошадей!
— Эх, Ляля, — суммировал коллективный восторг хозяин стола, глядя на нее замаслившимся взором, — был бы я помоложе!
После того, первого знакомства, они походя встречались несколько раз в редакции и на улице, даже разговаривали, но дистанция, разделявшая их, была слишком велика, чтобы он мог позволить себе что-либо большее. Всякий раз при встречах с ней Влад терялся и ему едва-едва хватало дыхания на несколько полых, ничего не означавших слов. Сейчас, сидя около нее, он внутренне сжался в горячечно пульсирующий комок, боясь неосторожным словом или движением выдать источавшую его муку. От нас на земле не останется даже тени, но, живя, мы неизменно жаждем!
В надежде расковаться, расправиться, почувствовать себя хоть немного свободнее, он схватился было за бутылку, но тут же, как электрический удар, как ожог, ощутил на своем локте ее руку:
— Вам не надо больше пить, Владик, — она говорила, не глядя в его сторону и почти не разжимая губ, — и лучше уйти отсюда… Хотите, я вас провожу?
Внезапно прихлынувшая к сердцу Влада радость вмиг отрезвила его, обострив в нем слух и зоркость. Он уловил, как она чуть слышно обронила спутнику свое небрежное «позвоню», отметил про себя высокомерно обиженный кивок этого пижона, после чего весь напрягся от неприязни и готовности броситься в драку, но она уже увлекала его за собой, через весь зал, в сентябрьскую ночь, в городские огни, в уличные звезды.
Они куда-то шли, кружа по переулкам, Ляля держала его руку в своей и Владу казалось, что он не идет, а парит над землей и земля подкатывает к нему под ноги наподобие ковровой дорожки.
— Это не путь, Владик, — тихо уговаривала она его, сопровождая каждую фразу легким пожатием, — это не путь. Зачем вам брать пример с этих живых покойников. Все это обычные неудачники, которые жаждут самоутверждения, хотя бы в провинции. Шуты, стареющие провинциальные шуты!
— Если вы захотите, Ляля, я не буду. Никогда не буду, если вы захотите, честное слово!
— Ах, Владик, Владик, глупый, я много старше вас, через десять-пятнадцать лет я буду старухой, а вы еще только начнете по-настоящему жить!
— Без вас — никогда.
— Глупый вы, глупый мальчик…
— Никогда, Ляля, никогда!
— Боже мой, какой глупый…
— Ляля!..
И он поцеловал ее. Все замерло в нем, чтобы уже в следующее мгновение взорваться перед глазами ослепительностью и полнотой окружающего: сквозь бережно шелестящие листья платанов светилось подернутое звездной туманностью небо, со стороны Кубани веяло едва ощутимой прохладой, из-за палисадников к нему густо тянулись пряные запахи близкой осени. Боже, как же прекрасен мир, который Ты создал!