— Не спится только с непривычки.
— Пройдет…
— Вот тебе и Север, жарко, как в Сочи.
— А ты был в Сочи?
— Я много где был.
— Везет людям, а я вот дальше Красноярска нигде не была, море это самое только в кино и видела.
— Еще побудешь.
— Если бы! Мне бы только счастье привалило, я уж своего не упущу, не на такую напали!
— Смотри, какая хваткая.
— Какая есть, а уж цену себе знаю.
Влад искоса взглянул в ее сторону и чуть не поперхнулся от удивления: куда девалась провинциальная беляночка с детским вызовом в зеленых глазах? Мягкое лицо Зинки заострилось, веснушчатый носик решительно вздернулся, глаза отрешенно выцвели, а вся ее облепленная ситчиком фигурка выражала в эту минуту бунт и угрозу. Точь в точь хищный птенец перед первым вылетом. «Да, — с невольным почтением подумал он тогда, — такая ничего не упустит».
Братва отнеслась к его бессонным прогулкам по-разному. Встречая Влада заполночь, вечно бодрствующий Калачев неизменно подступал к нему с очередным поучением:
— Женись, Владька, верно тебе говорю, у нас в Сибири девки хозяйственные, как за каменной стеной будешь. Бобыль, он и есть бобыль, только истаскаешься весь и боле ничего. Скоро деньги пойдут, опять же соблазн, а с бабой они целее и при деле. Женись, Владька, верно тебе говорю, вспомнишь Калачева…
Дядя Леня, сталкиваясь с ним, беззлобно посмеивался:
— Заарканила тебя рыжая-то! Смотри, парень, у них здесь чалдонская хватка, косолапых голыми руками вяжут. Чуть зазевался, пиши пропало, от алиментов век не отплюешься.
Один только Гена молчал, хмыкал многозначительно, заговорщицки подмигивал при встречах, но, в конце концов, не утерпел-таки, рассыпался однажды ему вслед частушечным аккомпанементом:
Меня девки звали в гости, А я в гости не пошел.
Пиджачишко на мне рваный И хренишко небольшой…
Но вскоре Влада вызвал к себе кадровик. В здании школы, где они размещались, Скопенко занимал кабинет завуча — сумеречный закуток два на три, с единственным окном, упиравшимся в торцовую стену точно такой же деревянной коробки.
— Ну, жених, — едкая насмешливость кадровика сообщала всему в этой комнатенке — письменному столу, книжному шкафу, карте страны, диаграммам, усатому портрету на стене — едва ощутимый привкус тления, — погулял и будя, а то я вместо рабочих семейное общежитие в Хатангу привезу. Вот караси, — мотнул он лохмами, — не успеют опериться, как уже смотрят, к кому бы на крючок сесть. — И сразу же вслед за этим сморщился, словно от зубной боли, сорвавшись почти на крик. — Да будь они все прокляты, всем им одна цена, любая ни за грош продаст! — Кадровик отвернулся к окну и, с трудом овладев собой, закончил вполне миролюбиво. — Завтра с утра полетишь с первым же попутным, иди, собирайся, времени у тебя в обрез.
До чего же просты ответы у всех человеческих загадок, даже, право, смешно!..
Влад увидел Зинку, когда лодка уже отчалила от пристани. Она неожиданно вспыхнула на берегу, объятая пламенем своего ситчика, вскинула руки вверх и прощально взмахнула ими над солнечной головой. Полоска воды между ним и ею все росла и росла, пока, сделавшись за иллюминатором самолета речной пропастью, окончательно не разделила их.
«Амфибия» еще долго кружила по воде, набирая скорость для взлета, и сквозь кружево пены за окном Владу раз или два все же удалось разглядеть за окном пестрое пятнышко на берегу и две прощально вскинутые над головой руки: «Прощай, Зинка, пшеничная чалдоночка Енисея, а вернее, до свидания, нам еще предстоит с тобой встретиться!»
Где-то впереди, в сквозных топях лесотундры, Влада уже ждала Хатанга, следующая часть его жизни.
Сверху лесотундра походила на карту кровеносных сосудов: запутанная сетка больших, малых и просто крошечных артерий на плоскости золотисто-зеленого простора. Теперь же, идя по ней песчаным берегом речного рукава, Влад видел перед собой только быструю воду и чуть побитую ржавчиной зелень лиственниц над этой водой. Сквозь сетку накомарника мир вокруг гляделся размыто и смутно, как на старой киноленте.
Пятые сутки прозрачная Меймича срывала на нем свой яростный норов. Пятые сутки тянул он вверх по течению в одной упряжке с Геной и Ротманом лодку, груженную поисковым оборудованием с женой кадровика — рентгенологом Ириной Михайловной — впридачу. Разинской княжной возвышалась она позади, одним своим молчаливым присутствием подгоняя их и будоража воображение. Постоянно опущенный, словно чадра, накомарник лишь подчеркивал это сходство. Она сидела на корме лодки, молча и безучастно глядя куда-то через и поверх их, но эта ее кажущаяся отрешенность вызывала в них еще большую напряженность.