Тайга с этой ночи стала линять прямо на глазах. Высокие, с ржавым налетом мха, берега вскоре почернели, как бы обуглились, обнажая сирый скелет перезимовавшего леса. Влад начал собираться в дорогу. До ближайшего жилья, где он смог бы сесть на попутный катер, считалось здесь километров двадцать, но путь по весенней лесотундре, с ее топью и взбухшими ручьями, предстоял не из легких. Влад сунулся было с последней десяткой к Проскурину за продуктами, но тот, жалко поморгав подслеповатыми глазками, отказал:
— Солопов не велел, я человек подневольный, сам знаешь, тайга всё спишет, попробуй, ослушайся.
Но Влада уже ничто не могло остановить. «За два дня доберусь, — в отчаяньи решился он, — авось не помру без хлеба, и больше голодал!» Его движимое и недвижимое было на нем, хотя вещмешок ему все же сгодился: за время вынужденного безделья у него набралось порядочно стихов и разных записей. Нищему, говорят, собраться, — только подпоясаться, и уже на следующее утро, при полном, но красноречивом молчании братвы он вышел на дорогу. Направо пойдешь, налево пойдешь, лучше — прямо!
Едва крыши базы скрылись за верхушками влажных лиственниц, как из берегового редколесья навстречу Владу вышел Саша Хрусталев с батоном хлеба и банкой тушонки под мышкой.
— А я тебя жду, жду, совсем смерз. — Цыган, приближаясь к нему, по обыкновению улыбался, широко и обезоруживающе. — Ситного тебе Петро передал, а консерву баба моя расстаралась, золото-баба! Ты на нас, Владик, не держи сердца, все — люди.
Они на мгновенье, не более того, встретились глазами, и Влада вдруг обожгла острая, как удар исподтишка, догадка: «Да он же знает, этот цыган, все знает: и про жену свою, и про меня, и про каждого, кто ни встретится, все знает!» Такая тоска, такое затаенное сожаление дымилось там, внутри его угольного цвета зрачков…
Не приведи, судьба, еще раз взглянуть ему в твои глаза, Сашок!
Надолго запомнится Владу эта дорога. Двадцать километров превратились в такую гонку со смертельными препятствиями, что, выйдя, наконец, к первому немецкому поселению, он уже и не чаял, как выбрался, до того неправдоподобным выглядел отсюда пройденный им путь. Он тонул, горел, мерз, сбивался с направления. Как это ни смешно, но только страстная жажда хоть чем-то насолить Солопову, восторжествовать над вчерашним врагом спасла его от отчаяния и гибели. Смеется тот, говорят, кто хихикает последним.
Поселок, казалось, вымер. Влад прошел его из конца в конец, не встретив по пути ни одной живой души. Жилые бараки были закрыты. На дверях правления колхоза тоже висел амбарный замок. Тогда он поплелся к пристани, в надежде застать там хотя бы дежурного матроса.
Но здесь он увидел лишь старика, — крепкий подбородок на ручке палки, поставленной между ног, — одиноко сидевшего на дебаркадерном кнехте. Из-под соломенной, аккуратно остриженной в скобку копны в мир смотрели тусклые, давно вылинявшие глаза, в которых остывала холодная ярость долгого ожидания, как бы взывая к пространству: «Будь ты проклят, если ты не явишься, наконец!»
— Их нихт ферштейн. — В ответ на обращение к нему он даже не шелохнулся и лишь после долгой паузы махнул жилистой рукой куда-то впереди себя, вверх по течению. — Там… Предсе-дател… Путина.
Влад проследил за рукой старика и, понимая, что большего здесь не узнать, пустился в указанном ему направлении. Обогнув ближайший поворот, он оказался метрах в двухстах от пологого берега, где в это время шел большой лов. Не меньше сотни людей и десятка два лодок кружилось тут в азартной горячке путины. Его заметили только в минуту короткого перекура: одинокий бездельник среди рабочей коловерти. От кружка рыбаков отделился, направляясь к нему, приземистый, почти квадратный человек в зюйдвестке и резиновых сапогах с отворотами. Немного не доходя, близоруко прищурился, вгляделся, узнал:
— А, это ты, артист! Какими судьбами? Или надоел тебе твой клуб, в тайгу потянуло? Может, и мне самодеятельность наладишь, а то начальство ругается: работу воспитательную запустил? Мне человек, вроде тебя, позарез нужен. — Он сошелся с Владом вплотную, выдвинул перед ним заскорузлую ладонь. — Гекман… Пошли, здесь и без нас управятся. Ты пешком, что ли?
О Гекмане по всему побережью от Туруханска до Дудинки ходили легенды. Бывший первый секретарь обкома немцев Поволжья, он председательствовал тут, в поселенческой артели, ухитряясь не только выполнять непомерный план по рыбе, но и вести процветающее овощное хозяйство. Благодаря ему, в здешних широтах впервые зацвела картошка, а это во время воины дорогого стоило и буквально спасло многих от голодной смерти.