— Чего я только не пил, мужик, на своем веку! Тормозную жидкость пил, про политуру уж и не говорю — за коньяк шла, деревянный спирт — стаканами, и хоть бы что, окромя белой горячки, никакой леший не брал, братуха демобилизовался, дажеть гуталин выпаривать меня надоумил, тожеть, оказывается, градус дает, только потом сильно на воду тянет, а то, часом, зубную пасту разводил, опять же веселит душу, а вот как с заработками, на портвешок перешел, так и сломался, пошел по больничкам, будто по кочкам болотным, считай, пятый год не вылазию…
В конце концов, к вечеру они оказались в ресторане речного вокзала, где в ожидании попутного парохода собутыльник Влада в коротких паузах между выпивками рисовал ему радужные картины их предстоящего путешествия:
— Перво-наперво водяры с собой наберем, пивка тожеть не мешает, пивком осаживать хорошо, насосемся до чертей, а там будь, что будет, двум смертям не бывать, говорят, зато, если с…ать приспичит, бросай хер прямо в речку, делай наводнение. — Дымные глаза его плавились перед Владом стеклянной лавой. — Моча, знающие люди говорят, тожеть градус дает. Эх, мужик, и наберемся же!..
Очнулся Влад в пароходной каюте. За спущенным окном медлительно плыла лунная ночь. Сквозь разрывы низко текущих облаков зияло провальное небо с одинокими вкраплениями редких звезд. В тисках утробного зуда двигателей корпус судна едва заметно подрагивал. В каюте было душно, гулко, полутемно.
— Отошел малость? — Над ним склонялась пожилая толстуха в форменных беретке и кителе, щекастое лицо которой расплывалось в полутьме насмешливым добродушием. — Что ж ты, мил-человек, себя забываешь, звание свое, здоровье губишь? Чего хорошего вот эдак-то упиваться? Да ишшо нашел с кем? Его, алкаша этого, по всей линии милиция с утречка ищет-разыскивает, он с Кувшинова сбегши, с желтого дому. Хорошо капитан наш, добрая душа, как документ твой прочитал, сам за тебя с дежурными договорился. „Умный, — говорит, — проспится, дурак — никогда, дык, ты, — говорит, — дурака себе бери, а умного я у себя оставлю, пускай, — говорит, — в каюте отоспится”. — Она выпрямилась и по-хозяйски окинула его с головы до ног. — Собирайся, малый, я тебя сейчас на шлюзу сестре с рук на руки сдам, она у меня старуха добрая, приветит на ночь, а там с утра обратным рейсом в Вологду воротишься, а коли пондравится, так и погостишь в деревне-то, отойдешь душой от вонищи своей городской. — И взялась за ручку двери. — Давай за мной, подходим ужотко…
На неосвещенном дебаркадере их и впрямь ожидала низкорослая, в полную противоположность сестре, старуха, чуть не до пят запеленутая в клетчатый шерстяной платок и чем-то, курсносостью, что ли, напоминавшая утреннюю Марью Васильевну:
— Ляксандрушка, милая! — певуче запричитала она, но под насмешливым взглядом сестры мгновенно осеклась и затихла. — Хорошо, хорошо, Ляксандрушка. — И потянула гостя за рукав. — Пошли, мил-человек, тутотка недалече, за три двора живу. — И снова к сестре. — Погляжу, погляжу, Ляксандрушка, не бери в голову.
Вместо ответа та повернулась к Владу:
— Прощевай, милый, смотри, не балуй тут, не сманивай мужиков, у тебя денег много, а у их слезы одне, тебе что — напоил и уехал, а с ими посли бабам сладу не будет, до зимы не наопохмеляются.
И уверенно двинулась к пароходному свету — крупная, уверенная, размашистая…
Чуть поодоль от пристани светились в ночи одиночные огни. Оттуда из чернильной темноты навстречу им тянуло лесным увяданием и запахом слабого, на излете, дыма. В ночной тишине слышались лишь плеск и шорох шлюзовой воды за спиной да обманчивый собачий лай впереди.
— Сёстра-то моя, Ляксандра, баба дюже строгая, — живо катилась сбоку от Влада спутница, — вишь, в каких шишках ходит, с ей все начальство за ручку здоровкаются, а ить, как мы — грешные — тутошние
— деревенская. — Рассказывая, она все тянула и тянула его за рукав. — Деревня-то у нас, одначе, лядащая, шешнадцать дворов всего, спасибочки слюз, — старуха так и произносила — „слюз”, одновременно ласково и уважительно, — выручает, а то бы совсём захирели. — Темная громада сруба выросла перед ними сразу, будто из-под земли. — Говорила тобе, рукой подать, тутотко я и векую век. — И осторожно повлекла его за собой. — Смотри, смотри, гостюшка, приступки тутотка, не ушибись. — Она раскрывала перед собою дверь за дверью. — Погоди, дай-ко я лампу засвечу, вот так-то оно лучше…