— Плесните, уважаемая, на дорожку. — И просительно добавил: — Только до краев…
Залпом опрокинул в себя обжигающую влагу, бросил на стойку червонец и потянулся за другими следом, уже не оглядываясь: я ходил напролом, я не слыл недотрогой!..
— Просьба не курить! Пристегнуть ремни!..
И земля косо рванулась из-под закопченного крыла авиалайнера. Родная земля.
— Девушка, выпить бы…
Прости, прощай, на этом он ставит точку. Наверное, ему удалось высказать лишь малую часть того, о чем хотелось бы, но у своенравной памяти своя логика отбора самого важного в прожитой жизни, и автор безропотно подчинился ей, этой логике. Может быть, в этом — в случайных, на первый взгляд, словах, проговорках — и заключена правда его жизни, правда, свободная от намеренного кокетства, лукавой недоговоренности или ложных мудрствований. Он рассказывал ее прежде всего для себя, как бы подводя мысленно некий итог пройденному пути, но, разумеется, и в робкой надежде (слаб человек!), что долгая история эта послужит уроком и поучением для кого-нибудь из тех, кто, обуреваемый честолюбивыми замыслами, вступает или намеревается вступить на ту же стезю.
Кроме того, это еще и книга прощания, а расставаясь, как известно, люди не всегда успевают сказать друг другу именно то, что необходимо было сказать. Но и сказанного здесь все же вполне достаточно, чтобы более не возвращаться к прошлому, не ворошить старых обид, вчерашних счетов и взаимных претензий, не растравлять себя мстительной возможностью вновь заглянуть в бездну. Как говорится, он с жизнью в расчете и не к чему перечень взаимных болей, бед и обид.
Впереди другая судьба, дороги которой теряются в бесприютной перспективе чужбины. Кто знает, долго ли ему по ним ходить и где, в какой части света успокоиться? Нет, он не тешит себя иллюзиями: возврата нет, хотя надежда сильнее очевидности, и она еще поддерживает в нем жажду быть, желать, действовать, иначе жизнь давно потеряла бы для него всякий смысл.
Он знает теперь, что ему предстоит выпить свою чашу до дна, но отныне ему навсегда открылось: ярость без сострадания прибавляет сил, но опустошает душу, поэтому, оглядываясь назад, он посылает тебе не проклятье, а благодарность, которая, куда бы ни забросила его судьба, не иссякнет в нем, ибо и той частицы твоей, какую удалось унести ему (на подошвах собственных башмаков) для него достаточно, чтобы по-сыновьи, с яростью и состраданием любить тебя — Россия!
Прощай!
КНИГИ ТОГО ЖЕ АВТОРА
Собрание сочинений
6 томов, в общей сложности 2300 с., в твердых переплетах, с тиснением.
Том 1:
Сага о Савве (повести, изданные в Советском Союзе и потом изъятые из всех библиотек). 400 с.
Том 2:
Семь дней творения (роман-хроника, охватывает период от революции до наших дней. Его шесть частей объединены судьбой семьи Лашковых, честно участвовавшей в революции, а затем находящей пути к правде и к Богу). 512 с.
Том 3:
Карантин (роман, в котором глубокая символика переплетается с реальной жизнью сегодняшней России). 364 с.
Том 4:
Прощание из ниоткуда (романизированная автобиография, передающая богатейшую переживаниями, событиями и встречами жизнь писателя). 430 с.
Том 5:
Жив человек (пьесы, частично пробившиеся на сцены театров, несмотря на „крамольные идеи", в них содержащиеся). 334 с.
Том 6:
Ковчег для незваных (первый написанный за границей роман. Описывается переселение на завоеванные у Японии Курилы. Роман полон глубокого символизма: в течение всех лет советской власти народ считался „незваным", но вдруг оказалось, что он живет и возрождается духовно). 288 с.
Сага о носорогах
В книге вызвавший широкие отклики памфлет В. Максимова под тем же названием и реакция на него, а также публицистические выступления автора на родине и за границей. 1981 254 с. 25 нм