„Пидарасы”, возвращаясь с заседаний в Кремле, дома не появлялись ни днем, ни ночью, а просиживали поочередно во всех специализированных клубах столицы, окруженные восхищенным сочувствием потаскух и прихлебателей с гамлетовской печатью на измученном челе: быть или не быть? Но по окончании сего идеологического галапредставления, вместо урановых рудников, куда мысленно уже отправили наших бедных „пидарасов” их собственные жены и поклонники, большинство из них разъехалось обретать душевное равновесие в завидные загранки на казенный счет. Невыездным оказался лишь виновник мистерии — Эрнст Неизвестный. Наверное, потому, что он и вправду был гений.
К тому времени Влад твердо усвоил истину: в этой стране ничего не дают бесплатно, за все надо платить. С него эту плату мягко, но настойчиво потребовали уже незадолго до следующей публикации.
Перед сдачей вещи в набор его чуть не силой затащил к себе Идашкин:
— Слушай, Влад, — с некоторых пор они перешли на „ты”, — шеф хочет, чтобы ты высказался.
— О чем?
— О совещании.
— Но я там не был.
— Ну, что значит был — не был, главное, это определить свое отношение к проблеме или, образно говоря, выбрать сторону баррикады, от этого зависит многое. Надеюсь, ты меня понимаешь?
Да, Влад понимал его, можно сказать, слишком хорошо понимал. И хотя ему было известно, что большинство из „пострадавших” написало все, что от них требовалось, после чего благополучно отбыло в загранку или в дома творчества, что то же самое сделали редакторы всех либеральных изданий, включая самого либерального, и что казенные отписки такого характера чуть не каждый месяц позволяют себе даже гении от Шостаковича до Смоктуновского включительно, ему от одной только мысли об этом становилось тошнотворно, как перед черным провалом бездны.
Тогда, в тот день, пытаясь выиграть время, Влад не нашел в себе мужества сразу отказаться, ответить „нет” и этим дал повод заподозрить себя в слабости. Остальное для них было, что называется, делом техники, в конце концов они загнали его в угол, и он сказал роковое для себя „да”, сделав первый (но, к счастью, и последний) шаг к пропасти.
Что говорить, этот текст дался ему нелегко. Влад отбрасывал вариант за вариантом, изощряя смысл сказанного до такой степени, чтобы в результате не написать ничего, кроме общих слов, в которых никакое, самое чуткое ухо не могло бы уловить и туманного намека на личностное отношение автора к теме разговора. Но — увы! — из спетых песен слов не выбрасывают, а в книге прощания и того пуще, поэтому сейчас он приводит этот текст целиком в назидание идущим следом за ним:
„С самого начала нашего столетия передовой отряд рабочего класса России начал величайшую из битв человечества — битву за переустройство мира как в сфере материальной, так и духовной. И с первых же своих шагов огромное внимание партия уделяет становлению социалистической литературы. Кто не помнит, с каким горячим сочувствием был воспринят Владимиром Ильичем Лениным замечательный роман Горького „Мать”! А как благотворно влияла „Правда” на творчество Федора Шкулева, Демьяна Бедного, Александра Серафимовича! Только революции обязана русская литература рождением таких выдающихся мастеров культуры, как Алексей Толстой, Михаил Шолохов, Александр Фадеев, Леонид Леонов, Федор Панферов, Валентин Катаев. Только в условиях нового, социалистического строя могла вырасти целая плеяда замечательных талантов, среди которых многие и многие получили мировое признание.
Именно от этих мастеров принимало каждое последующее поколение эстафету века, и поэтому пресловутая проблема „отцов и детей”, кстати сказать, высосанная из пальца фрондерствующими литмаль-чиками вкупе с группой эстетствующих старичков, никогда не вставала перед молодежью, верной революционным традициям советской литературы. Разве, к примеру, Владимов или Шим не ощущают самой кровной связи со своими ближайшими предшественниками Казакевичем, Гончаром, Нагибиным, а те, в свою очередь, с Петровым и Гайдаром, с Симоновым и Нилиным? Весь опыт нашей литературы утверждает непрерывность ее становления.
После справедливой и принципиальной критики в адрес формализма, прозвучавшей на встречах руководителей партии и правительства с деятелями литературы и искусства, кое-где подняла голову воинствующая серость, прикрывающая псевдоидейностью свою полнейшую профессиональную несостоятельность. В связи с этим мне хотелось бы еще и еще раз повторить слова секретаря ЦК КПСС Л. Ф. Ильичева, сказанные им в докладе на одной из памятных встреч: „Всякий непредубежденный человек понимает, что критика формализма и абстракционизма — это не амнистия натурализма. Нет, отношение к плоскому, бескрылому натурализму остается неизменным. Надо лишь предостеречь от попыток под видом борьбы с натурализмом бить по художникам-реалистам, равно как обвинять в формализме людей, занятых поисками новых форм в реалистическом искусстве. Ведь сама природа социалистического реализма — в исканиях нового, художественно красивого, жизненно верного, осмысленного с позиций коммунистического мировоззрения”.