— Красота тут у вас!
Тот внимательно проследил за восхищенным взглядом Влада и, как бы впервые по-настоящему рассмотрев окрест, великодушно согласился:
— Ничего. Выше — лучше, там озера такие — дно видно, только туда тропы нету, без привычки не подняться.
— И повернул к палаткам, кивком головы приглашая их за собой. — Отдыхайте пока, сейчас барашка резать будем. Бахыт! — Громко отнесся он в глубину ближней к ним и распахнутой настежь палатки. — Дело есть!
В затаенном треугольнике брезентового жилья выявилась гибкая фигура парнишки, почти мальчика, с преданной готовностью устремленная к старшему:
— Дядя Исмаил?
Затем, чуть ли не в одно мгновение, между ними состоялся безмолвный, но зрительно весьма красноречивый разговор: парнишка, судя по всему подпасок, пренебрежительно скосил было настороженный, словно у замершего на месте олененка, глаз в сторону гостей, но тут же обмяк под предупреждающим взглядом хозяина, послушно отдаваясь его воле. „Что нужно этим гяурам, — поторопился юнец, — откуда опять эти русские?” — „Не твоего ума дело, — было ответом, — слушай меня и не вздумай дурить!”
— Разведи огонь, — походя бросил ему вслед за этим чабан, — я сейчас вернусь…
Когда над трепетным пеплом потухающего костра затрещали сухие сучья, а поверх пастбища вытянулся от него синий дым, тот показался из-за дальней палатки с освежеванной овечьей тушей на плече и ведром внутренностей в руках, на ходу отдавая напарнику короткие распоряжения:
— Бахыт, подай тесак, соль, шампура. Это, — он поставил ведро у входа в палатку, — скорми псам. — И снова уже в полутьму жилья. — Не забудь хлеб и посуду.
В привычных и умелых руках горца туша на глазах у них превратилась сначала в профессиональный чертеж для Гастрономических плакатов, затем в небрежно, но ровно искромсанный мясной набор и наконец плотно нанизанная на шампуры, в шипящей над костром шашлык.
Работа делалась молча, споро, сосредоточенно, с врожденной уверенностью в ее важности и правоте. Тишина как бы входила в ритуал чабана в его священнодействии у костра, и, лишь снимая первый шампур с огня, он позволил себе заговорить:
— По обычаю, — протянул он шампур Владу, — новому гостю главная честь. — И к Карпову. — Наливай, Женя, в Рамадан отмолимся.
В трапезе парнишка участия не принимал, сидел сбоку от костра, уткнув округлый подбородок в острые колени, упорно смотрел в огонь, будто задался разглядеть там что-то такое, что могло бы объяснить ему некую изводившую его загадку. „Да, парень, — присматривался к нему Влад, — досталось тебе не по летам”.
От выпитого чабан почти не пьянел, только желтые навыкате глаза его горячо увлажнялись.
— Трудно в Москве жить, был я в Москве: все бегут, все кричат, все не слушают, людей много, места мало, какая там жизнь, пойти некуда — везде дома и дома, машины и машины, трудно человеку в таком городе.
— Везде нелегко, Исмаил, — умиротворенно расплывался Карпов, — у нас в Ставрополе тоже нелегко.
— У вас, видно, так и есть, а у нас тут, — текучий взгляд его потянулся вдоль пастбища, в глубь долины, туда, к подножью голубых гор, — человеку жить можно: куда хочешь иди, сколько хочешь думай, никто не мешает, никто не следит. — Он расслабленно поднялся и шагнул к жилью. — Жарко, однако, отдыхать надо. — И уже оттуда снова распорядился. — Бахыт, дай людям одеяла, на земле нельзя…
Солнце вступало в зенит, скрашивало вокруг тени и оттенки, отражаясь во всем — в предметах, травах, воде и вершинах ровным бесстрастным светом. В струящемся воздухе держалось слитное зудение мелколетающей твари. Лес невдалеке манил обманчивой тенью и призрачной тишиной. Было сухо, душно, безветренно. Сквозь дремотную истому даль в проеме распахнутой палатки выглядела чуть выцветшей треугольной открыткой из тех, что продаются в туристских киосках, оживляемой лишь инстинктивным подергиванием распластанных вблизи собак, которых донимала неутомимая мошкара.
Затем, уже на самой границе яви и сна, Влад отметил, как одна из этих собак — белая, с желтыми подпалинами — лениво поднялась, подбрела к холстине, прикрывавшей от солнца остатки недоеденного мяса, зубами вытянула из-под нее порядочный кусок и, все так же лениво вернувшись на место, принялась за него, без особой, впрочем, жадности.
Очнувшись, Влад прежде всего увидел у скомканной холстины чабана, который с угрюмой вопросительно-стью поочередно оглядывал безвольно распростершихся перед ним собак, то и дело переводя еще полусонные глаза с них на то место, где он незадолго до этого укрыл остатки освежеванной туши.