Прошло несколько месяцев, и она с радостью поняла, что работает с полной отдачей и может за себя не краснеть. Ближайшее окружение составляли Борис Моисеевич, Борис Маркович и Рафаил Залманович. «Какой странный подбор, — удивлялась Елена Петровна. — А впрочем, ничего удивительного: большинство крупных физиков — евреи».
Все три мушкетера — шутка Бориса Марковича — были женаты, и все трое наперебой опекали Тату и чуть-чуть ухаживали за ней.
Уборные находились через площадку — в незасекреченной части здания. Чтобы пройти туда, нужно было отдать охраннику пропуск, а вернувшись, четко назвать его номер — Т-2364 — и получить обратно. Раза два в день Тата проделывала эту процедуру. Автоматически, почти не замечая. Увидеть все это со стороны заставил забавный маленький инцидент. Командированная на предприятие дамочка (кокетливые кудряшки, малиновый лак на ногтях) одновременно с Татой вышла из засекреченных помещений и, возвращаясь через площадку, мило прощебетала охраннику: «Вон из той норки, пожалуйста». — «Номер?» — хмуро осведомился страж порядка. «Да вот он лежит, я же вышла всего на минуту». — «Знаю, когда вы вышли. — Голос охранника стал накаляться. — Вот она, — жест в сторону Таты, — второй год здесь работает, но номер свой называет без разговоров. Так надо соблюдать дисциплину. Понятно?»
Он меня в лицо знает, а я его — нет. Он для меня не существует, с удовольствием думала Тата. Мелькнуло в голове что-то о знатных римлянках и рабах, но она уже подошла к установке и погрузилась в вычисления.
Каждый день она ставила будильник на 6.45. На сборы отводила 15 минут. В 7.00 выбегала из дома, в 8.00 пересекала черту проходной. Ее стол помещался в стеклянном отсеке, выгороженном среди установок и аппаратуры огромного помещения лаборатории. И каждое утро сюда, в стеклянный отсек, приходили Борис Моисеевич, Борис Маркович и Рафаил Залманович. Первый час отводился на анекдоты. «А как же? Делу — время, потехе — час», — с удовольствием повторял Борис Маркович. Он был женат на балерине и часто приносил всякие театральные новости. Борис Моисеевич остроумно их комментировал. Рафаил Залманович смеялся, но тут же ловко переводил разговор на дом и семью.
Два года назад он был страстно влюблен в Наташу Пичугину, но она предпочла другого. Работа и только работа — как раз начались испытания — спасла Рафаила Залмановича от прыжка с крыши или в Неву. Он уже приготовился до скончания века спасаться одной работой, но прошлой осенью Наташа вдруг позвонила ему домой. Она была на восьмом месяце и собиралась уйти от мужа, так как он оказался тираном. «Я так жалею о своей ошибке, — горько вздохнула она в трубку, — где только были мои глаза?» — «Подожди, — плохо веря мелькнувшему вдали счастью, воскликнул Рафаил Залманович, — подожди, но ведь если ты хочешь уйти от мужа, значит, еще не поздно». — «Ты забываешь, что я жду от него ребенка», — сурово прервала его Наташа. «Ну и что? — в исступлении выкрикнул Рафаил Залманович. — Это будет наш общий ребенок. Я буду любить его как своего!» Родившуюся девочку назвали Светочкой. Ведь она принесла свет и радость. «У нее такие чудесные глазки, — рассказывал Рафаил Залманович. — Наташа говорит, что она вылитый отец. Но этого не может быть. Тот негодяй, а она просто ангел». — «Да, Рафа, тебе повезло», — хлопал счастливого мужа по плечу Борис Маркович, десятый год томящийся под каблуком у тещи. Претензии, которые она к нему предъявляла, свидетельствовали о поистине недюжинной фантазии. «Как ты все это выносишь, Боря?» — попыхивая трубкой, осведомлялся Борис Моисеевич. «С помощью Черчилля», — невозмутимо ответствовал Борис Маркович. «Как так?» — «Непонятно? В войну у меня было четыре года свободы. Теперь, в свете международного положения, снова могу надеяться…»
В девять часов приходило начальство, и шуточки прекращались.
«Представляю, как вы целый день скучаете по своей маленькой», — говорил Рафаил Залманович Тате, спеша вместе с ней к автобусной остановке. Фраза была увертюрой к мгновенному переключению на Светочку. Тата симпатизировала Рафаилу, была уверена, что, взяв Наташу на сносях, он поступил как настоящий мужчина, но разговоры о ручках, пяточках, зубках считала скучными и приторными. Работала она с удовольствием и на протяжении дня, безусловно, ни разу не вспоминала о «маленькой». Маленькая принадлежала другому, домашнему миру. И этот мир с председательствующей за столом Еленой Петровной, громкоголосым, вечно лезущим обниматься Колей, жалующейся на баловницу-девчонку Агафьей и стучащей по всем предметам игрушками «маленькой» был куда менее интересным, чем работа. Когда Коля уезжал в экспедицию, дома делалось тише и приятнее. Но зато вскоре начиналась пресловутая дача.