«Ну, я пойду. Внуки — это еще не для меня». С грохотом отодвигаю стул. Нелепая демонстрация. Перед кем? Перед этим живым гербарием? Но мне действительно хочется вспоминать бабушку. Куда мне деться, я пожизненная внучка, застрявшая к тому же в переходном возрасте. Маму коробит моя выходка. Приправленные сарказмом слова так и просятся на язык, но она плотно сжимает тонкие губы и, растянув углы рта, улыбается. Она готова принимать меня такой, как есть. Она вежливо разрешает мне быть со странностями. Для этих странностей у нее давно найдено объяснение: «нервы». И что бы я ни делала, она сумеет взять себя в руки и будет терпеть, как Кола Брюньон, на которого тоже валились одно за другим несчастья, а он — держался. От всего этого я, естественно, прихожу в бешенство, и только перед уходом всплывает наконец чувство неловкости, злость на себя, голубушку, что все пытается наверстать то, что упущено чуть ли не тридцать лет назад.
Дома радостный и возбужденный Антон. Во-первых, в понедельник к ним прибудут новые компьютеры, во-вторых, удалось удачно продать без дела болтавшееся колесо. По этому поводу завтра будет устроена вечеруха. О том, что сегодня годовщина смерти бабушки, он, разумеется, не помнит. А я не напоминаю. Давным-давно постановила, что все это ассорти из Анны Карениной, Кола Брюньона и тишайших Тихонов («Гроза» Островского) не должно смолотить еще и его. Пошло ли это на пользу? Не знаю. В данный момент выясняется, что вечеруха намечена, а звать, в общем, некого. Та, с родинкой на переносице, оказывается, выходит замуж. Витя обещал быть, но может и подвести. Андрей под вопросом. Юлину Юльку, что ли, позвать? Господи, ей и шестнадцати нет! И снова шилом в бок мысль о давних-давних событиях. Не под даваться — срочно выставить заслон.
Как ни странно, но молодежная вечеринка обретает реальные контуры, и надо срочно понять, куда же мне сматываться. В афише ничего интересного, кроме, хм, «Дома, где разбиваются сердца». Идет в Театре Дождей, куда мне давно хотелось, но — лучше не надо. Куда же поехать? К изменнице Кате? К птичке Каленской? Нет, все не годится, и вдруг осеняет: Публичка! Давно ведь требуется заново почитать Гёльдерлина, над стихами которого сидит моя Люся, бледненький слепок с чеховской Анны Сергеевны из застывших «Страстей по Клюеву». Месяц пытаюсь понять, почему она так вцепилась именно в Гёльдерлина. Трагическая судьба привлекла? Или что-то иное? Как бы там ни было, я отправляюсь в Публичку.
Ушла в пять, оставив Антона в растрепанных чувствах. Строевым шагом к метро, бодро — по эскалатору, радостно — в сутолоку Невского. В ГПБ, разумеется, несколько изданий Гёльдерлина. Есть и билингва, прекрасно. Но едва углубилась — звонок. Ушам своим не поверила, но оказалось, все правильно: в субботу и воскресенье Публичка теперь закрывается в семь.
По мокрым от растаявшего снега тротуарам прошла к «Родине». Фильм «Пианистка» (Анни Жирардо, Изабель Юппер). Билет — 60 рублей. Не хватило. Может, и к лучшему. В кино не тянет, да и ждать сеанса почти час. Что дальше? Напрашиваться к кому-нибудь в гости? Нет, отпадает. И значит куда? Пока — прямо.
Словно турист в чужом городе шла по Фонтанке, Троицкой, Загородному, Московскому. Утробы магазинов за вымытыми до невидимого блеска витринами, химически-яркая прыгающая реклама, литые узорчатые решетки на окнах первого этажа (пожалуй, красиво), козырьки над подъездами (почти такие, как были здесь в «прежние времена»), подсветка — кое-где даже очень удачно. Красивый незнакомый город, по которому я иду непонятно куда. Или: еще один город, по которому я иду в никуда. Ну, это уже дешевая мелодрама. Рыдать над собой можно только до тридцати… девяти. А потом — принимать то, что дается.
Прогулка по городу — восхитительно. Одиночество — почему бы и нет? Любопытство к тому, что вокруг, не меньше, чем в Будапеште, Париже и Праге. Ходишь по незнакомым улицам? — Так ведь это же интересно!
Пешком через длинный Московский, бульон в чудом сохранившейся «Пирожковой» (тоска по советскому общепиту?). В одиннадцать возвращаюсь. Холодок страха под ложечкой. И что же? Веселье (ура!!!) идет полным ходом. Судя по голосам и наваленным курткам, веселящихся десять-двенадцать.
Прокрадываюсь к себе, робко сажусь за перевод. Идет, и очень неплохо. Господи, благодарю.