– Еще, пожалуйста, коня. Оседлайте мне лучшего.
– Лучшего коня. Безусловно. Что-то еще?
– Я оставлю свою лошадь в вашей конюшне, позаботьтесь о ней, а завтра я ее заберу.
– Понял. Еще что-нибудь?
– Нет, это все.
Только он ушел, Эсме уронила голову на липкие ладони. И она еще хотела не привлекать внимания! Теперь-то в трактире ее точно не забудут: с такой редчайшей монетой, в перепачканном плаще и со странной лошадью, у которой вместо хвоста – ежик.
«Дура», – прошептала она.
Но на этом ее беды не кончились, потому что писать оказалось еще труднее, чем читать. Писчие принадлежности появились куда раньше обеда. Первым делом Эсме написала «Я» наоборот, загнула лист и начала ниже. Много ошибаться было нельзя – бумаги не хватит. Возможно, от этой бессмысленной затеи зависела жизнь сестры. Нужно было четко представить перед собой всю фразу. Тогда останется только переписать. Но дело не клеилось: буквы играли с ней в чехарду.
Через какое-то время она вдруг поняла, что ее недостаток может помочь ей разгадать тайный смысл послания. Глядя, как пляшут перед глазами буквы, она осознала, что первые два слова – «Ягод нес» – на самом деле могли сложиться в третье: «Сегодня».
Шифровка? Она оторвала половину листа и стала черкать на ней, давая буквам резвиться, как им вздумается. Они сцеплялись, перебегали, стол плыл перед глазами, весь трактир будто отплясывал кадриль, и слова силились сказать ей что-то – чего она не должна была знать. И вдруг все озарилось, будто кто-то начертал золотым пером самую понятную фразу: «Сегодня вечером по сигналу».
Внезапно бедная сестра Эсме отступила на второй план. На первом стоял король. Как его предупредить? Ее не приглашали на свадьбу, а бальная зала будет охраняться как сундук с золотом.
Она видела лишь одно решение. Все зависело от Лукаса. Хоть бы он так и не нашел ключа от своей комнаты. Эсме выронила перо на стол, растеклась клякса. Пока она оттирала ее рукавом, подоспело жаркое.
– Как ваш трактат, барышня? – подтрунил над ней половой.
Она только взглянула на него безумными глазами.
51
В просторном белом будуаре Эмы гул стоял как в улье. Цирюльница, швея, а также Мадлен и вездесущая Илария крутились вокруг сияющей, как только что распустившийся пион, невесты. Цирюльница искусно собирала ее прекрасные, отливающие медью волосы в пучок-ракушку и пудрила ее всю со лба до выреза платья, швея что-то подкалывала напоследок в складках подола. Илария одержимо повторяла программу торжества и, прыгая с одного на другое, только сбивала остальных.
Но Элизабет была так счастлива, что почти их не замечала и даже не слышала, как они восхищаются ее нарядом. Кружевные перчатки доходили до локтей, а платье открывало плечи и спину. Явить, скрывая: как нельзя лучше подходит ей, которую знает лишь тот единственный, у кого ключ к ее сердцу. Жизнь Элизабет наполняла редкая, совершенная гармония. Ни один из прочитанных и перечитанных ею романов не шел ни в какое сравнение с тем, что связывало их с Гийомом. Их любовь напитывала силой ее нежность, превращая скромность в уверенность. И хотя вся прислуга была как на иголках, Элизабет утопала в неге.
Право последнего штриха было за королевой. Эма осторожно опустила фату на зеленые глаза подруги, полные восхищенного ожидания. Ее же глаза были черны как вчерашнее беззвездное небо, как чернильное пятно с большого ковра на Центральной провинции. Гийом вырос в Ис, Элизабет в Западных Лесах; приглашенные ими гости съезжались из самых продажных регионов и уже проходили под дворцовой аркой.
Когда невеста собиралась покинуть будуар, одна маленькая неожиданность чуть не омрачила ее счастье. Мадлен была так воодушевлена приготовлениями, что на радостях решилась предложить погадать на игле. Эма, которой иголка в ходе этого ритуала напророчила четверых детей, подначила Элизабет согласиться. Все уселись в круг, Мадлен вдела нить, подвесила иглу над тончайшим запястьем невесты и они стали ждать знамения.
Но ничего не происходило.
Упрямо неподвижная игла, казалось, смеется над ними. Мадлен, ужасно смутившись, предложила снять перчатку, но это не помогло. От безысходности она попыталась чуть подуть, чтобы игла пошевелилась. Девочка, мальчик – неважно, лишь бы сдвинулась. Но острие будто примагнитилось к одной точке.
– Не та игла попалась, – пробормотала Мадлен, на ходу выдумывая какое-нибудь оправдание и оттого краснея, – она чуть-чуть ржавая. А со ржавыми никогда не выходит.
Мадлен не умела врать. К тому же все знали, что ее игла еще ни разу не ошиблась. Эма улыбнулась через силу. Элизабет натянула перчатку.