В тот день он держал в руках клетку, в которой ворковал крупный голубь с привязанным к лапке посланием. Клетка украшена была всеми королевскими знаками, а также большой буквой «Т» с завитками. Голубеводу ее передал стражник, дежуривший у арки, а тому вручил ее шедший с рынка рыбак, который получил ее от неизвестного наездника. Словом, голубевод не имел ни малейшего представления, откуда она.
Птицу же, напротив, он знал прекрасно: жилистая, с ясными внимательными глазами, – в апреле он доверил ее королю, когда тот поехал в усадьбу Ис, где ее и украли. Король подозревал госпожу Доре, Бенуа подозревал Сигмунда, но никто не знал, куда она подевалась. И вот голубь внезапно возник снова. И то, что он прибыл в клетке, а не на собственных крыльях, могло значить только одно: он обосновался в чужой голубятне и уже не нашел бы дороги до дворца. Смертельное, личное оскорбление для голубевода.
Исчезновение, внезапное появление, тайна. Одно было ясно: и голубь, и клетка, и послание предназначались королю. И уж теперь-то он не обойдется одним пожиманием плеч. Зная, что по понедельникам король выслушивает жалобы и прошения своих подданных в Тронной зале, голубевод явился в мозаичную галерею, служившую залом ожидания, и поставил клетку к ногам статуи Элоизы.
Лакеи, дежурившие перед бронзовыми дверями, всегда колебались, стоит ли впускать тех, кто явился без назначенной аудиенции. Тем более в день похорон господина Блеза де Френеля, которые займут у короля все время от обеда до вечера. Пока они справлялись у Тибо, впускать ли голубевода, голубь лихорадочно тянул сквозь прутья голову, пытаясь попить из фонтана. Голубевод открыл клетку и, ловко взяв птицу, поднес ее к чаше. Маленький клюв как будто целовал Элоизе ноги; эту сцену и застали вернувшиеся лакеи: аудиенция была одобрена.
Голубевод проскользнул в залу, держа в одной руке клетку, в другой птицу, и не заметил на красной дорожке складку. Он растянулся во весь рост. Над головой прохлопали крылья, а сзади громко хлопнули двери. Король, сидя на троне, почесывал подбородок.
– Ты мне что-то нес?
Голубевод поднялся, стараясь не упускать из виду ни птицы, ни короля, ни ковра.
– Скорее не я, а этот голубь, сир, принес что-то для вас.
– Его привезли сегодня утром, сир, вот в этой прелестной клетке.
– И откуда его привезли?
– Не могу знать, сир.
Тибо поднял глаза на капитель колонны.
– Мы можем его как-то достать?
– Безусловно, ваше величество, он голоден. Я могу приманить его зерном.
– Сходи за ним, я подожду.
Голубевод тут же протиснулся между дверей, открыв их на узкую щелку. Мозаичная галерея не имела крыши: если птица вдруг вылетит из залы, она тут же отправится к своей новой голубятне, и больше они ее не увидят. Тибо отложил следующие аудиенции и стал ходить взад и вперед вдоль колонн. Он остановился возле клетки. Прекрасная, искуснейшая работа, изысканные узоры. Взгляд его задержался на разукрашенной букве «Т». Не нужно было далеко ходить, чтобы найти кое-кого на эту букву. К тому же ему было нетрудно представить себя в клетке.
Он открыл дверцу, потом отпустил ее, дав захлопнуться. От легкого щелчка голубь перелетел на другую колонну. Ища его взглядом, Тибо подумал, что, по сути, Тронная зала – всего лишь очень большая клетка для очень крупной птицы. Он ведь тоже тоскует по воле. Воле просто сделать свою жену счастливой, – как самый обычный мужчина. Пьер, его предок, некогда передал трон Бержерака своему младшему брату и отправился в добровольное изгнание со своей пастушкой в Краеугольный Камень. Может, и Тибо последовал бы его примеру, не будь Жакар Жакаром.
Голубевод прибежал, запыхавшись, и устроил для голубя настоящий пир. Тот долго разглядывал яства сверху, не снисходя до того, чтобы слететь. Он мог позволить себе промедление: король явно не покушался на его зерна. Однако, стоило ему спуститься, Тибо рванулся к нему, так что голубевод едва успел остановить короля. Нужно было выждать, пока птица выбирает клювом нужные зерна, разбрасывая остальное по всем углам залы.
– Голуби те еще транжиры, сир… Ну а этот, ох, подумать только…
Тибо слушал его вполуха, пристально глядя на привязанное к лапке послание.
Голубь переключился на другое блюдце, где его ждало пшеничное изобилие. Голубевод знал, что, наевшись, он снова взлетит как можно выше, и потому стал понемногу приближаться, съежившись и воркуя. Его сходство с птицей поражало. А серый костюм невероятно походил на голубиное оперение. Голубь безразлично глянул на него, не прерывая трапезы. Он прекрасно его знал и потому не видел причин бояться.