— Саша… — прохрипела я, откидывая голову назад и испытывая непередаваемый восторг от ощущения его внутри.
— Ты необыкновенная женщина, Лей… — прошептал Преображенский над моим ухом, и стал двигаться поначалу медленно, даже немного лениво, ловя мои стоны губами, крепко удерживая бедра, а потом, зажегшись, в несколько мощных толчков довел до того состояния, когда разум покидает тело. Я не кричала — всхлипывала, прикусив его плечо и ощущая, как напрягается его тело при последнем движении.
Когда он попытался покинуть меня, я удержала, упираясь пятками, и, встретившись с немного удивленным взглядом, шепнула:
— Нет. Пожалуйста. Еще немного.
Не знаю, как именно мои слова подействовали на него, но светлая радужка внезапно засверкала серебром по краям. Робкая улыбка коснулась губ Преображенского, и он, склонившись, глубоко и чувственно поцеловал меня, совершая внутри еще одно движение, вызывая еще один стон — вымученный, обреченный, но искренний. Когда он все — таки покинул меня, то не оставил одну — потянул за собой, укладываясь на спину и устраивая мою голову у себя на груди, неспешно перебирая мои волосы и изредка вдыхая их запах. В тот момент мне было хорошо. Лучше всего. Именно от ощущения, что он в первый раз сдержал свое слово до конца.
Так мы пролежали довольно долгое время. Слушая дыхание Преображенского, стук его сердца, постепенно становящийся равномерным, я подумала, что он наконец — то уснул, однако поцелуй в макушку развеял эти подозрения.
— Саш? Не спишь?
— Еще нет. Что такое?
— Если мы продолжим все две недели в том же духе, тебе придется относить меня на «Армаду» на руках.
— Мне нравится эта идея, — немного подумав, отозвался кадровик.
— Ты серьезно? — удивилась я.
— Да. Только не в качестве лечения, — добавил он тихо. — Просто так — для души.
В сердце что — то кольнуло, и, желая подтвердить свои подозрения, я приподнялась на груди Преображенского. Он не отводил взгляда, смотря прямо на меня, будто опасаясь, что я могу сделать неправильные выводы, сотвори он что — нибудь в данный момент. Как же меня бесила его откровенность и неспособность скрывать правду. Но сейчас это отличительное свойство заставило наклониться и прикоснуться к его губам легким поцелуем. Нет, мне не хотелось продолжения. Тело было расслаблено и пребывало в состоянии неги. Но своими словами Саш словно залечил одну из кровоточащих ран на моей душе.
— Я подумаю над этим, — серьезно ответила я и, заметив короткую улыбку Преображенского, опустила голову обратно. Я не хотела думать о том, что стала свидетелем первого, пусть и довольно сомнительного, проявления чувств со стороны электроника. Если бы я это признала, то, повинуясь собственному интересу, начала бы копать дальше. А это могло привести меня к совершенно нежелательному результату: я попросту могла влюбиться в Преображенского. В Преображенского, который, не задумываясь, раскрыл Диорну инкогнито Мая. В Преображенского, благодаря которому я очутилась в капсуле рекреации. В Преображенского, обещавшего, что мне не будет больно.
Однако его маленькая откровенность…не знаю, как объяснить это чувство, но она заставила меня протянуть к Сашу ниточку доверия. Одну — единственную, означавшую, что наедине я могу рассказать ему несколько больше, чем того заслуживает любой лейнианец.
— Моя мать была влюблена в моего отца.
— Мария? В Себастьяна Дорна? — я вновь услышала в его голосе нотки того научного интереса, которые для меня стали давно привычными.
— Тебе Мария сказала о том, что Дорн является моим отцом?
— Нет. Об этом я догадался намного раньше. Ты очень похожа на него.
— Да?
— Да. Волосы, глаза, овал лица, форма губ. Он не спутает тебя на церемонии приветствия ни с кем другим. От Марии в тебе, пожалуй, только характер.
— Я надеюсь, это комплимент, — недоверчиво проговорила я, поднимаясь и на этот раз подогнув ноги под себя, отмечая, как задерживается взгляд кадровика на моей неприкрытой груди. Голос его, однако, ничем не выдавал интереса:
— Констатация факта. Именно твое сходство с Дорном и привело меня к мыслям о Марии. Я точно знал, что никаких отбывающих тридцать лет назад экспедиций, в которых на Землю могли доставить банк с эмбрионами, не было. Ни одна лейнианка ни за что не пошла бы на то, чтобы рожать естественным путем. К тому же, в то время как раз пропала Мария. А Мария, я это знал не понаслышке, контактировала с Дорном. И Мария никогда не была такой, как все.