— Их Молден нарисовал сам — по образцам. Он своего рода художник-любитель, — говорит старик из-за своего письменного стола.
— Значит, он по меньшей мере не скучает.
— Они что — не нравятся тебе?
— Как они могут не нравиться! — отвечаю я.
И тут я с удивлением вижу, чем занимается старик. Он считает десятипфенниговые, пятидесятипфенниговые монеты и монеты достоинством в одну марку. Затем он терпеливо пакует их в ролики. На вопрос, который явно читается на моем лице, он отвечает:
— Монеты для телефона! Приличная выручка: двести восемьдесят одна марка.
Старик доволен так, как будто эти деньги он по крохам заработал сам.
— Подсчет денег также входит в перечень моих обязанностей, — говорит он, так как мое удивление его раздражает.
— А казначей для этого слишком глуп.
— Нет.
В этом «нет» все объяснение. И ничего больше. Старик ставит ролики вертикально перед собой и смотрит на них так внимательно, будто от них на него может сойти бог знает какое озарение. Затем он встает и кладет на стол решетку из резины, такую, какую я видел под дорожкой-ковриком на гладком паркете, чтобы не скользила при любой погоде. «Мое изобретение!» — говорит он с гордостью. Принесенные чай и кофе, а также пирожные для каждого стюард аккуратно ставит на эту решетку.
— Таким образом, ты смылся из Бреста на своей старой «ловушке для зениток»? — говорю я после Первого глотка чая.
Вместо ответа старик только пыхтит.
— И при этом я думал, что мы были самыми последними.
— Так говорили. Так называемая «ловушка для зениток» была отбракована как не подлежащая ремонту и находилась уже не в бункере, а в Вольфсшлюхт (волчьем каньоне)… Тебе надо знать, как это было?
— Если это возможно, — говорю я осторожно, так как знаю, что старик не любит, когда его торопят.
Мы съели свои пирожные, и, когда старик громко откашлялся, я понадеялся, что он продолжит говорить, но тут в дверь постучали, и появился шеф со скоросшиваетелем в руках.
— Что-нибудь не так? — спрашивает старик.
— Нет, господин капитан, но они хотят…
— Минуточку, — говорит старик и переходит к письменному столу.
Важное выражение на лице шефа, пухлый скоросшиватель — лучше я отправлюсь наверх на мостик, чтобы бросить взгляд на морскую карту. Я слышу, как третий помощник говорит по УКВ-телефону. Очевидно, он говорит с коллегой, находящимся на другом корабле, я предполагаю, что на одном из двух кораблей-попутчиков, которые смутно вндны в ставшей более плотной пелене дождя.
Третий помощник так громко кричит в телефон, а другой голос так сильно квакает в ответ, что я, хочу Ли я этого или нет, слышу каждое слово:
— Да, «Отто Ган», — кричит третий помощник, — говорит Шмальке. Прием!
— А, господин Шмальке. Меня зовут Раймер… Я нахожусь как раз по левому борту. Прием!
— А я только что попал на «Отто Ган» и собираюсь сделать два рейса. Прием!
— А такое возможно? Прием!
— «Отто Ган» прослужит еще четыре года. Прием!
— А Это хорошо? Он что — действительно получит третью двигательную установку? Прием!
— Да. Это решено окончательно. После этого рейса корабль отправят на верфь. Мы хотим установить новые топливные стержни, после чего все начнется заново. Прием!
Я думаю: такие вещи третий помощник должен знать! От распирающей его гордости, что он знает, о чем болтает, он хорохорится. Если я еще раз услышу это «Прием!», то сорвусь. Уйти с мостика или дослушать этот вздор? И тут я говорю себе: «Ну-ну. Больше самообладания, иначе ты не узнаешь, что ребятки хотят сказать друг другу».
— Я выхожу из игры в «Хапаг-Ллойд». Прием! — говорит третий помощник как раз в этот момент.
— Как это? Прием!
— Я ведь тоже старею и должен своевременно позаботиться о себе. Прием!
Правильно, думаю я, такие ребята помнят о своем возрасте.
— Да. Вы правы! Прием! — верещит другой голос. — Но пока оставайтесь на своем прекрасном корабле. Это вам понравится. Прием!
— Какие сверхурочные работы вы здесь выполняли? Прием! — снова слышу я третьего помощника и думаю: «Ага, единственный интерес: оплаченные сверхурочные».
— Я был здесь до того, как заработали новые правила о сверхурочных. Моим последним месяцем был январь этого года. В то время первым помощником был господин Мадер. Я с ним договорился о том, что я запишу сто тридцать часов, а он — остаток. А потом мы оставили это на будущее. У вас это, возможно, несколько труднее. Поэтому в будущем я бы воздержался ходить в рейсы. Здесь должно быть принято другое урегулирование. Нельзя же ставить людей в худшее положение, чем в каком-либо другом месте. Здесь не так уж все классно. У меня в последнем месяце было сто двадцать два часа сверхурочных, точнее, сто двадцать один. До этого я имел сто шестнадцать, но это было там, на берегу, а еще до этого снова сто двадцать два. Прием!