Помещение круглое, и я наконец соображаю, что мы оказались во вращающемся ресторане, о котором рассказывали на борту. Я обнаруживаю зазор между выступом двери и гигантским поворотным кругом, на котором установлено большинство столов.
Мы размещаемся на скудно занятой периферии этого круга. Стол выбрал старик:
— Тут мы лучше всего будем видеть, как эта лавочка вращается.
Не хотим ли мы шампанского?..
— Нет, пива! — заявляет старик.
Прямо напротив нас в полутьме я обнаруживаю небольшой джаз «Комбо»: три черных музыканта в белых куртках, занятых подготовкой своих инструментов. Свет падает так, что создается впечатление, что у них нет голов.
Южноафриканский джаз! Ну, сейчас что-то будет, думаю я. Но нет — короткое вступление и затем медленная приглаженная сентиментальщина, очевидно, из merry old England. [54]
Старик смотрит на меня, язвительно улыбаясь, будто желая сказать: вот тебе и Южная Африка как она есть.
— С ума сойти! — говорю я. — Прямо из угольной шахты во всем своем великолепии.
Снаружи огни Дурбана проплывают так медленно, что это едва заметно.
— Прямо трюк в духе всемирной выставки, — иронизирую я.
— Ну что ты хочешь, — говорит старик, — здесь ты можешь ознакомиться с южноафриканским высшим обществом.
— Ты имеешь в виду эти пагоды здесь?
— Да, конечно!
— Это скорее Глаухау в Саксонии.
— Относись к этому легко, — говорит старик, — чего-нибудь более лучшего нет.
Музыканты — ленивые работники, но меня это устраивает, — мы можем говорить. То, что у старика что-то на уме, ясно видно по нему.
— Раздражительность людей не становится меньшей, — начинает он немедленно, — и если они направляются домой, они становятся нетерпеливыми, как лошади.
Я об этом не подумал. Сейчас на меня накатит чувство вины: я сматываю удочки и оставляю старика одного.
Меня поражает, что старик так много говорит, и я смотрю на него в полглаза. Я вижу, как он качает головой, будто удивляясь самому себе. А теперь он поворачивается ко мне и говорит:
— Да, так оно и есть. Настоящеемореходство было когда-то. Между прочим, я для тебя подобрал еще кое-что о корабле.
— Ты, наверное, хочешь, чтобы я работал до последнего часа?
— А для чего еще мы тебя взяли с собой, если позволишь спросить?
Собственно, мы уже в процессе прощания. Почему же, когда я думаю о нашем последнем прощании в Бремерхафене, то вспоминаю радиста? Едва мы пришвартовались в Бремерхафене, как у капитана объявился радист во всем воинственном убранстве. С формой он носил ковбойские сапоги с тремя блестящими пряжками, а на правой руке толстые золотые часы. Печальный настрой того хмурого зимнего дня — и тут этот блеск золота. Я и сегодня вижу, как старик скривил лицо и поднял плечи, когда радист вышел.
Неожиданно джаз «Комбо» снова начинает играть, но сразу же обрывает музыку: следует первый аттракцион! Юноша-блондин объявляет иллюзионистку и «всемирно известную звезду с Бродвея». Его хрипловатые слова «леди и джентльмены» относятся к нам.
В черном платье до пола, танцующей походкой на середину паркета выплывает выдрессированная на элегантность пухленькая девица, держащая в правой руке на полированной палке волшебный мешок, какие носят сборщики фруктов. Широкими движениями левой руки она вынимает из мешка лавандно-зеленую косыночку из шифона и внимательно и с удивлением рассматривает находку. Далее следуют розовый, а вслед за этим фиолетовый куски материи, которыми она приветливо машет зрителям. Ее изумлению нет конца, потому что она находит в мешке еще и желтый и кроваво-красный лоскуты, которые с воодушевлением демонстрирует зрителям. А теперь она решительно хватает всю эту красоту, развешанную на ее правой руке, и сминает ее, бросая вокруг себя злые взгляды, и швыряет все это обратно в мешок. Абракадабра! Сверкающие взгляды к потолку, заклинающие жесты — и затем решающий запуск руки внутрь мешка. А теперь — ТРИУМФ — толстушка вытаскивает из своего мешка пестрые шифоновые косынки, аккуратно нанизанные на нитку.
Жидкие аплодисменты.
— Лекция номер один — бормочет старик. — Школа волшебства для христианского дома.
Экономный во всем, старик вместо того, чтобы прилично гульнуть, заказал простые стейки, которые подают на большом блюде между пестрыми овощами и картофелем фри.
— Роскошно, — говорю я, и старика это радует. Он осклабился так, что рот до ушей.
В то время, как мы поглощаем мясо, джазовый оркестрик упражняется в воспроизведении всхлипываний. И тут я замечаю, что гигантский поворотный круг с нашим столом уже совершил четверть оборота. Старик тоже заметил это и так этим доволен, что можно подумать, что все это изобрел он сам. Меня так и подмывает сказать, что мясо от этого лучше не станет, но я и не подумаю портить ему удовольствие.
А теперь начинается второй аттракцион: выходит худощавая девица в фиолетово-розовом костюме с рукавами с буфами и светлыми локонами, похожими на штопор для открывания бутылок, задуманная, очевидно, для роли живой игрушечной куклы.
Джазовый оркестр снова дает о себе знать, и бедное существо выпускает из себя каскады визгливых звуков. Она ликует и издает руладу еще более пронзительных звуков и лукаво смотрит в нашу сторону.
— Тоже с Бродвея, прямой импорт, — ворчит старик, достаточно поаплодировав. Потом он в упор смотрит на меня, что, очевидно, должно означать: «Ну, что ты скажешь теперь?»
— Мне надо в комнату для мальчиков, — говорю я, — но я дождусь, когда вход в клозет очутится прямо против нас, это займет примерно пять минут, и тогда я просто перейду туда.
— Вот ты их и имеешь, — говорит старик, когда я снова занимаю место за столом.
— Что же?
— Плоды развития техники. Раньше для того, чтобы отлить, тебе пришлось бы идти через весь ресторан.
Слава богу — старик оживает. Все-таки, в конце концов, хорошая идея — сойти на берег, хотя мы совсем не вписываемся в рамки общества расфуфыренных леди и расфранченных мужчин: старик в одежде попроще, я в своем мятом полотняном костюме.
В одном из углов за пределами карусели боковым зрением я замечаю прямо напротив поворотного круга одну из наших офицерских жен и ее супруга. Оба разряжены, а головка леди полна светлых завитков. Я делаю вид, что не заметил обоих. Убедившись, что и они меня не заметили, я говорю старику:
— Не оборачивайся, через несколько столов от нас сидит твой второй помощник со своей донной. Посмотри осторожно — еще левее! Прямо рядом с поворотным кругом. Теперь узнаешь, несмотря на метаморфозу?
Старик сидит, как громом пораженный, и делает такие узкие глаза-щелочки, что никто не сможет определить, куда направлен его взгляд.
— Скажи же что-нибудь! — требую я от него, но у него, по всей вероятности, отнялся язык.
— Этого не может быть, — говорит он наконец.
— Безукоризненно одеты, a? «épatant», [55]как мы раньше говорили. Головка с локонами — это великолепно.
— Оно того стоит, — говорит старик. — Теперь она демонстрирует флаг.
— Так сказать, в качестве культурного посла Федеративной Республики…
— Ну что ты! — говорит старик и берет бокал с пивом.
— Надеюсь, что стиральную машину она выключила.
— Надеюсь! — фыркает старик, поперхнувшись.
— Скоро мы проедем мимо них.
— В таком случае я должен что-то сказать? — растерянно спрашивает старик.
— Скажи просто: «Хороший сегодня вечер», или «Моей ли хижине такая честь».
Вместо того чтобы засмеяться, старик смущенно смотрит перед собой. К счастью, музыканты наконец рьяно принялись за дело.
Кому же они сдали напрокат своих отпрысков? Думаю, жестокий отец передал их первому помощнику. Уголками глаз я вижу, что второй помощник просто выворачивается в своем кресле. Ему явно неприятно натолкнуться здесь на нас обоих. Ему неприятно и нам неприятно. Старик судорожно старается не встретить взгляд своего офицера.