— После этого я спросил, чем же она интересуется, и получил лаконичный ответ: модой и косметикой!
— Ну, так хотя бы это, — отвечает неразговорчивый на этот раз старик.
— Она не сказала даже «секс», хотя наверняка это слово должно было бы стоять у нее на первом месте.
— Фу! — говорит старик.
Но я уже вошел в раж:
— Почему ни один социолог не исследует, насколько ограниченным является горизонт такого существа на самом деле, каким маленьким является ее словарный запас. Есть ли у нее вообще политические взгляды, представления о жизни, остаточные знания по географии и истории? Знает ли она названия по меньшей мере европейских столиц, фамилию хотя бы одного немецкого министра, главы какого-нибудь европейского государства? То, что мы идем в Дурбан, она, конечно, слышала, но знает ли она — где это? Мой американский опыт тоже не является обнадеживающим. Во время поездки по стране с книгой «Лодка» я захотел выяснить, что американцы знают о Европе. Где расположен Берлин, не знал почти никто, несмотря на американский «воздушный мост». Или еще: Боб, стоматолог из Бостона, который хотел участвовать в марафонском забеге в Баварии, все допытывался у меня, что где расположено — Бавария в Мюнике, [25]или Мюник в Баварии?
— Ну и заботы у тебя, — ворчит старик.
И так как он неразговорчив, я спрашиваю:
— Что-нибудь случилось? Ты ведешь себя как-то странно.
— Позже я покажу тебе у меня в каюте расчудесную писанину. А теперь, наконец, ешь. При твоем мессионерском запале все остынет.
— Гран-Канария, [26]— вдруг говорю я и смотрю на старика, — ты же там уже был. Даже прислал открытку из Лас-Пальмас!
— Прислал? Как мило с моей стороны. Да, этобыли те еще времена!
— Расскажи-ка!
— Потом, — говорит старик и смотрит задумчиво.
Через час я стучу в дверь каюты старика. Он как раз протирает глаза со сна.
— Это мне принес кладовщик, — говорит он и пододвигает мне папку, — я попрошу принести нам кофе в каюту. — Направляясь к телефону, он говорит: — Дать устное разъяснение я готов в любое время. То же самое мне сказал и кладовщик.
«Так как в последнее время обстановка на борту сильно меняется в худшую сторону…, — читаю я и говорю: — Подумать только!»
«…сильно меняется в худшую сторону, то мы считаем себя вынужденными, сами предпринять кое-что от лица команды, чтобы положить конец этим недостаткам…».
— Что ж, по заслугам! — не могу я сдержаться, но старик упорно смотрит на меня, а на его лбу собираются глубокие морщины. Итак, дальше: «На этом корабле официальные звания членов команды, за исключением непосредственных начальников, а также инженеров и офицеров, рассматривают как неизбежное зло, так как в век атомной техники особое положение на этом корабле занимают династия камбузов, а также казначей господин Грисмайер и стюардесса фрау Оттер и ее сторонники, которые позволяют себе все, а команду, вероятно, считают людьми четвертого сорта, о чем можно сделать вывод, глядя на их образ действий и поведение…»
— Боже мой! — простонал я. — И все это сочинил сам кладовщик… «династия камбузов» и так далее?
— Кажется, да. Когда он появился у меня «для устного разъяснения», то выражался так же напыщенно. Ну, а теперь читай, наконец, дальше!
— Так вот! «По этим проблемам мы намерены сделать следующие предложения, которые помешают текучке кадров. Пункт 1. Замена господином Грисмайером людей на выдаче в столовой. В последние несколько месяцев очень часто случалось, что требования членов команды на товары отклонялись фрау Оттер под предлогом их отсутствия, хотя товар имелся внизу на складе. Это или очень большая леность, или принуждение брать то, что имеется. То же самое относится и к другим товарам, особенно туалетным принадлежностям. Поэтому мы хотели бы просить о том, чтобы выдачей в ближайшее время руководил и господин казначей Грисмайер, чтобы воздать должное команде; ибо предполагается, что мы тоже добросовестно выполняем свою работу, в противном случае дорога к текучке кадров будет открыта…» Пожалуйста, пощади! Обещаю: сегодня вечером буду читать дальше, — умоляю я старика. — Что же ты собираешься делать?
— Еще не знаю, — говорит старик. — Ты просто не представляешь! Вчера ко мне пришел взбешенный радист и показал мне йогурт. «Срок годности уже два дня как истек!» — пожаловался он.
— Наш срок годности тоже скоро подойдет, — говорю я сухо, и тогда старик, наконец, усмехается.
— Между прочим, — говорит он затем, — я еще раз подумал о твоей «прописке»…
— Ну, и?
— Список гостей получился, однако, несколько большим, чем я планировал первоначально, и в этом случае крюшон явяется подходящим напитком. Как ты считаешь?
— Д’акор! [27]— говорю я и демонстративно делаю глубокий выдох. — И когда, по твоему, должна состояться пирушка?
— Я подумал: сразу в понедельник, когда в Дакаре мы высадим людей из гамбургского экспериментального института. Тогда я смогу вычеркнуть их из списка.
— Очень хорошая идея!
— Мне еще надо подумать, где все это должно происходить, — говорит старик. — Теперь жарко, так что нам лучше всего сделать это на пеленгаторной палубе.
Наступает пауза. Неужели старик все еще раздумывает над этой проблемой?
— Ну, вот! — говорит вдруг старик и встает. — Поднимешься со мной наверх?
— Сначала я приму душ. И сразу же приду.
Под душем мне приходит в голову, что старик поправил меня, когда я утверждал, что наша вода для мытья — морская вода, опресненная методом выпаривания соли.
— Была морской водой, — сказал старик. — Здесь ежедневно опресняется шестьдесят тонн воды. Двенадцать из шестидесяти тонн используются для технических целей. На это расходуется очень много энергии.
На капитанском мостике я перевожу дыхание, прежде чем бросить взгляд на видимый горизонт. Не видно ни одного корабля. Плотная гирлянда белых облаков стоит над горизонтом на высоте, равной длине большого пальца руки, их многократно пузатые верхние края выглядят острыми, будто штампованными на фоне светло-лазурного неба, постепенно становящегося более насыщенным вверху.
Никогда раньше вид из рулевой рубки не казался мне таким умиротворяющим. Но что-то не так: первый помощник капитана ответил мне очень коротко, когда я, входя, приветствовал его, и продолжал пристально смотреть на горизонт, на котором его вряд ли интересовали гирлянды облаков. В углу сидят с красными заплаканными глазами дети. Они положили голубю ломтики белого хлеба и кусочки салями и пытаются погладить его кончиками пальцев.
В штурманской рубке, отвечая на мой вопрос, старик говорит:
— Сегодня утром первый помощник выбросил голубя за борт.
— Но…?
— Ха. Через час он вернулся.
— К восторгу первого?
— Естественно.
— Не просматривается ли в моем предположении, что коробка Кёрнера с инструкцией по эксплуатации проделала тот же путь, что и голубь, определенная доля вероятности? — начинаю я обстоятельно. — Теперь ты знаешь, куда может завести маниакальная приверженность к порядку, хотя дети тотчас же убирали каждую кучку голубиного помета.
— В этом отношении, — соглашается старик с околесицей, которую я несу, — некоторую вероятность нельзя отрицать. — После этого он склоняется над картой и указывает на какую-то точку: — Здесь порт Этьен, теперь он называется Нонадхибу, в Мавритании мы протаранили нефтяной терминал компании «Бритиш Петролеум». Завтра в обеденное время мы будем иметь его на траверзе.
— А избежать этого было нельзя?
— Ничего нельзя было сделать. Порыв ветра вдавил штевень. Неожиданно при причаливании мы почувствовали сильное давление ветра на кормовую часть судна. Буксирной поддержки не было…
— А что было с лоцманами? Ты же говорил, что как раз там вы пользовались советами лоцманов…
— А что может сделать в таких условиях лоцман? Он не несет ответственности. Нашему штевню это тоже не нанесло никакого урона. Но вот продольный мостик, такая деревянная конструкция на бетонных подпорках — это все было сломано. Идиотская ситуация. Не помог даже якорь. Сначала мы ждали перед пирсом, так как не было даже судов для заводки на швартовку, затем мы хотели швартоваться с правого борта, а затем налетел этот западно-северо-западный ветер со скоростью десять метров в секунду. У нас на корабле не было достаточно балласта, всего 3000 тонн, так что ветер смог по-настоящему прихватить нас. Якорную цепь он просто потянул за собой. Дело в том, что там был просто твердый вычерпанный экскаваторами якорный грунт. Собственно говоря,это был совершенно несложный маневр, но судно потеряло сноровку.