— Это было совсем непросто, — говорит старик, когда баркас отчалил и прекратились приветственные жесты. — Черные выглядят все на одно лицо — я имею в виду, для нас.
— В их глазах мы такие же, но скажи, пожалуйста, о чем ты говоришь?
— Сначала я пригласил их в мою каюту и немножко прощупал.
— Ну и?
— Мне надо было выяснить, кто из них главный, кто первый, а кто — второй. По ним не определишь, какую должность они занимают. Звездочки на погонах были бы практичнее.
Я жду, когда старик продолжит говорить. Когда пауза затягивается, я иронизирую:
— Погоны на роскошном одеянии гиганта смотрелись бы не очень хорошо, но почему ты предпочел бы их?
— Только тогда, когда я убедился, кто из них номер один и кто номер два, я смог приступить к раздаче подарков: восьми блоков сигарет «Лаки страйк» и двух бутылок «Джонни Уокер» для номера один и одной бутылки для номера два. Если секретарь или ассистент получит больше, чем его начальник, то это может плохо обернуться для корабля.
— Тайны мореходства, — смеюсь я.
Но старик говорит серьезно:
— Если тут ты совершаешь ошибку, то это бросается в глаза. Для этих господ соблюдение этикета особенно важно.
— А теперь они любят немцев!
— Ты же видел, как довольны они были, покидая корабль. — Наконец-то старик улыбается, но тут же снова становится серьезным и говорит: — Но тогда дурачком тебя будет считать твоя собственная фирма.
— Как это?
— Есть одно «но». Виски и сигареты берутся из запасов столовой, а там строгая отчетность. А эти ребята за полученные виски «Джонни Уокер» расписок не дают. Это означает, что если бы я захотел, то мог бы поставить их фамилии под все запасы столовой или даже выписать квитанцию на весь корабль.
Старик морщит нос, а это верный знак того, что речь идет о серьезной проблеме: «Если хочешь знать, из-за нескольких дурацких бутылок и сигарет мне уже устраивали головомойку. Мне пришлось объяснять господам из Гестахта, что эти люди могут создавать нам самые большие трудности, подлавливая нас на чем-либо, вплоть до заявлений, что „так дело не пойдет“, например. Мы же, в конце концов, находимся в территориальных водах Сенегала. А во сколько обходится один производственный день, ты же знаешь».
— Может, 100 000 марок или даже больше.
— Так оно и есть! — говорит старик. — Но их аккуратно фиксируют в гроссбухах. Здесь выдаются квитанции. Ты же знаешь: квитанции — это половина жизни…
— Да этого не может быть!
— Но есть! — говорит старик глубокомысленно, но затем его лицо светлеет, и он спрашивает: — Ты уже слышал о радисте и казначее?
— Нет. А что там такое?
— Позже, — говорит старик, — а сейчас не будем заставлять дам ждать: обед.
За обедом один из ассистентов читает вслух листок форматом А4 — переданный по радио информационный бюллетень: «Франкфурт-на-Майне. Грабитель миллионов Людвиг Лугмайер выдал полиции тайник, в котором она обнаружила 800 000 марок, которые являются частью суммы, захваченной при нападении на транспорт с деньгами в октябре 1973 года. Деньги были упакованы в пластиковый молочный бидон и зарыты в городском лесу Франкфурта. Остальную часть двухмиллионного трофея Лугмайер, по его словам, истратил во время его продолжавшегося восемнадцать месяцев бегства по всему миру.»
— Вот идиот! — возмущается худой, как палка, ассистент.
— Они его уломали, — слышу я еще один голос. — Ребята, иметь или не иметь 800 000 марок, разница составляет 1 600 000 марок!
— Парень, парень, что за куча денег!
Взволнованные голоса перебивают один другого. Большие деньги, кажется, некоторым не дают покоя. Я и не предполагал, что даже воображаемые деньги могут так взволновать людей.
Шеф, который сегодня снова занял место за нашим столом, демонстрирует душевное спокойствие. Он признался мне, что испытывает облегчение от того, что гамбуржцы покинули корабль. Он не торопится и остается за столом и после того, как убрали посуду. Он наконец решается задать вопрос старику:
— Господин капитан, сколько вы потопили во время войны? — и добавляет: — Кораблей и тоннажа.
Старик задумчиво морщит лоб. Я знаю, что такие вопросы ему противны, но затем его лицо светлеет и он говорит, обращаясь ко мне:
— Ты был с нами, когда мы потопили ту дозорную лодку?
— А как же!
Глазами шеф следит за губами старика. Но для старика эта тема кажется исчерпанной. Похоже на то, что он самозабвенно предается своим воспоминаниям и не хочет, чтобы ему мешали. Мне становится жалко шефа, лицо которого все больше вытягивается, и я говорю:
— Я вижу это так, как будто это произошло только вчера. Эта ужасная акватория порта — и прямо напротив ворот бункера портовые фрицы запаковали целую вшивую эскадру.
— Целую — что? — спрашивает шеф.
— Вшивую эскадру, так называли небольшие подразделения, которые посылали для патрулирования недалеко от побережья. Бывших небольших сельделовов и тому подобное. Почти всегда из-за этого были скандалы, так как в этой тесноте мы не могли маневрировать. Длинной лодке приходилось разворачиваться, если она выходила из бункера ахтерштевнем.
Я смотрю на старика, ожидая, что он продолжит мой рассказ. Но старик и не думает этого делать. Так что продолжать приходится мне:
— Я стою с половиной экипажа на верхней палубе, чтобы сделать несколько снимков выхода лодки из бункера, и тут вижу, что интервал между нашим острым ахтерштевнем и вот таким «сельделовом», который и без того был чертовски мал, все уменьшается. Правда, машины уже были включены на передний ход, но лодка по инерции все еще двигалась задним. И вот уже пароход расщеплен — с чистым срезом. Мы почти ничего не почувствовали. Наш ахтерштевень вошел в борт, как в масло. А винты лодки уже тянули нас обратно и вода с силой устремилась в пробоину. Я оценил ситуацию с каким-то странным замедлением. Но на пострадавшей лодке началось столпотворение. Уже верхняя палуба вспоротого парохода наклонилась в нашу сторону, уже «пиплы» в их красивых белых форменках всплывали из проходов, затем они скользили по воде по направлению к нам до самого ледового ограждения и глядели на нас как обезьяны в зоопарке. У двоих были радиоприемники под мышкой. Это я помню совершенно точно: радиоприемники на батарейках. И тогда наш боцман, похожий на шкаф человек — он стоял очень близко от ахтерштевня в своих толстых морских сапогах, — вытащил руку из кармана своей кожаной куртки, показал на наполовину погрузившуюся в воду гигантскую пробоину и сказал «пиплам», которые как обезьяны висели на леерном ограждении: «У вас там дырка!» И все это так небрежно, как это было характерно для него, и больше ни слова. Тем временем мы дали полный вперед и интервал между нами и другим судном быстро увеличивался. То есть, между нами и тем местом, где оно еще плавало. Это был, если не ошибаюсь, единственный случай, когда ты не сообщил командующему подводным флотом о потопленном корабле, — обращаюсь я к старику. — Так что в статистику это не попало. Ведь так?
Старик кривит рот, как он делает всегда, когда старается скрыть усмешку. Затем он говорит:
— Это не гол в собственные ворота, мяч попал всего лишь в штангу!
Шеф смотрит на нас, предающихся своим воспоминаниям, слегка разочарованно, это не та история, которую он хотел бы услышать. Он встает, упираясь в стол:
— Ну, а что, если?
— В камеру безопасности? — спрашиваю я с нетерпением.
— Нет. Сегодня наша тема: «Цепная реакция. Контроль и управление!»
Шеф даже ждет, пока я выберусь из-за стола.
— А если бы у наспроизошло столкновение — что тогда?
— Как это написано в правилах предупреждения столкновений? Вы это хотите знать?
— Да.
— Могу вас успокоить. Практически исключено, что корабль, который нас таранит, доберется до реакторной установки. По всей длине реакторной зоны мы имеем в качестве защиты от столкновений рамные шпангоуты и таранные палубы, а также произвели дополнительное усиление и секционирование судовых цистерн. Эти конструкции могли бы принять энергию таранного удара и перевести ее в обычную судовую конструкцию. Именно для этого корабля Общество по использованию ядерной энергии в кораблестроении и судоходстве провело на заводах Ховальдверке — Дейтше верфт (GKSS bei HDW) в Гамбурге много опытов, касающихся проблемы столкновений.