Кто-то стучит в дверь. Один из инженеров — большой толстяк, стоит на пороге.
— Входить! Он не кусается, — говорит Ангелов.
Толстяк устраивается на узкой скамье и сразу же начинает обрабатывать наждачной бумагой модель корабля толщиной с палец. Некоторое время я наблюдаю за этим, а потом ухожу.
Под Monkeyback (обезьяньим баком) я вижу стюардессу, облаченную только в ярко-зеленое купальное полотенце вокруг бедер и крошечный бюстгальтер, исчезнувшую в шкиперской кладовой для хранения красок. Черт знает, чего она там ищет в таком наряде. Через добрые четверть часа она снова показывается с одним из молоденьких матросов. Матрос начинает красить люк номер один. Она остается. Стоя совсем рядом с ним, будто его повелительница, она неумело подражает позе манекенщиц.
— Час от часу не легче, — бормочу я вполголоса.
Вечером на мостике вахту несет первый помощник. Я спрашиваю находящегося в штурманской рубке старика:
— Что с радистом и казначеем?
— Ах, это, — говорит старик, растягивая слова, явно недовольный, — идиотская история: казначей был у меня и пожаловался, что радист запустил в него заварочным чайником.
— Как прекрасно! — говорю я с воодушевлением. — И почему это?
— Казначей сказал, что между радистом и одной из стюардесс был небольшой спор, и радист хотел очную ставку со стюардессой. «Я, — говорит казначей — отклонил это предложение, так как в этом не было никакой необходимости». Так как второй помощник был «свидетелем», как сказал казначей, я распорядился, чтобы второй помощник написал рапорт — можешь прочитать его. Между прочим: у казначея рана на запястье, как он сказал. Это наш сверхзанятый врач может и посмотреть. Здесь! — говорит старик и сует рапорт второго помощника мне в руки.
Я читаю: «Господин Ц. сказал: „Я вижу, что вы не хотите прояснить инцидент, а меня выставляете лжецом. Я подам жалобу в более компетентную инстанцию. После этого господин О. подошел к столу господина Ц. и попытался смягчить вопрос. Господин Ц. не захотел вести разговор на эту тему дальше. Несмотря на это господин О. попытался продолжать разговор. Господин Ц. несколько раз повторил, что он отказывается говорить и хочет спокойно поесть. Тем временем господин О. отошел от стола примерно на два метра лицом к господину Ц. Когда господин О. начал говорить снова, сначала на пол упала не нацеленная ни на кого тарелка. Когда же после этого господин О. все еще не отступил от своего намерения, „пострадал“ полный заварочный чайник. Он был брошен в сторону господина О. Однако на пути полета находился угол кондиционера. Во время броска господин О. сделал защитное движение. Обратная сторона куртки стала мокрой от брызг чая. Когда чайник летел, у господина О. не было намерения покинуть столовую. В то время господином Ц. были сказаны слова: „Оппортунист — гадкий!“ После броска воцарилось спокойствие“.
Я откидываюсь назад и закатываю глаза. Старик смотрит на меня исподлобья: „Это не литература… Но прочти-ка, что выдал казначей!“
— Теперь меня уже, как наркомана, не оторвешь от этого удовольствия! — говорю я и читаю: — „На мое возражение: „Господин Д., успокойтесь же и не преувеличивайте это дело“, господин Ц. заорал: „Вы такой же слизняк, катитесь отсюда. Вы, говорит, вы — задница“, так и сказал: „дырка в заднице!“ — имеются свидетели“.
— И что дальше? — спрашиваю я.
— Теперь и мне надо сказать свое слово. Читай дальше, — говорит старик.
— Поводом для спора послужил, насколько я смог установить, инцидент в столовой. Господин Ц. простудился и спросил стюардессу, которая торгует в столовой, есть ли у них в продаже бумажные носовые платки. Стюардесса якобы ответила: „У нас их нет. Можете жаловаться“. А господин Ц. понял это так: „Я вам их не продам, можете жаловаться!“ Господин Ц. почувствовал себя оскорбленным из-за ложного утверждения искаженных слов и пожелал очной ставки со стюардессой, организовать которую господин О. обещал на следующий день, но, однако, до вечера ничего не сделал…»
Тут я прекратил чтение и откинулся назад. Смех сотрясал меня, и я никак не мог остановиться.
— Тебе хорошо смеяться! — говорит старик. — Такими делами я занимаюсь изо дня в день.
— О, боже мой! — говорю я, — непостижимо — корабль с самой современной двигательной установкой в мире. Научная фантастика и стычка, как из времен войны семидесятых годов. Слишком много для меня после этого напряженного дня. Мне нужно еще сделать так, чтобы то, что сегодня шеф пытался вдалбливать в мою голову, в ней и осталось. Между прочим, для меня было волнующим открытием то, что я могу носить в карманах моих брюк окатыши и что абсолютно ничего не произойдет, даже то, что со мной произошло вчера.
— А что произошло вчера?
— У меня в кармане была уже отснятая пленка и запасная батарейка для моего диктофона. Неожиданно я испытал ужас, потому что в кармане стало жарко. Кассета фотопленки, сделанная из какого-то металла, расположилась в кармане так, что коснулась обоих полюсов батарейки. Теперь мне интересно, как тепло повлияло на фотопленку.
— Надеюсь, ты не получил никаких повреждений в таком чувствительном месте?
— Профессиональный риск там, где его совсем не ждут! Вот видишь!
— Батарейка теперь ничего не стоит, — говорит старик с явным привкусом злорадства.
— Сегодня мне надо бы лечь вовремя, а до этого перед следующим уроком шефа мне надо бы подучиться, — прощаюсь я.
В моей каюте я, измотанный, смеюсь про себя: чего только за короткую жизнь не предлагает нашему брату технический прогресс. Я плыву с помощью атомной энергии в Южную Африку, а в конце войны я драпал от американцев и французских партизан «маки́» через всю Францию на грузовике, отапливаемом дровами. Шеф бы умер от смеха, если бы увидел этот ковчег с тяжелой печью на дровах фирмы «Имберт». В то время я поражался только тому, что продукт миниатюрного химического завода, этот усталый древесный газ, так же как и бензино-воздушная смесь может толкать цилиндры двигателя, в результате чего мы двигались вперед. А теперь я должен понять развитие ядерной энергетики за счет расщепления ядра и преобразование ядерной энергии во вращение винтов. Много требуете! Но говорю я себе: «Было бы смешно, если бы ты сдался перед лицом чудес техники — Техники? Физики? Химии? Повсюду земля чудес, повсюду — жизнь, у моей тети в дамской подвязке и где-то рядом…» — декламирую я сам себе и приступаю к работе.
В справочниках старика я ищу описание MCA — Most Credible Accident. Оно есть и на немецком языке и называется GAU: самая крупная возможная авария.
О последствиях подобной аварии для корабля существуют только гипотезы. Сами они, к счастью, еще не случались.
Я читаю: «Подобная авария может произойти в результате разрыва трубопровода первичной системы, который (разрыв) ведет к тому, что последовательно вытечет напорный резервуар, в результате чего центральная часть реактора охладится недостаточно и в конце концов топливные элементы расплавятся, в результате чего могут освободиться радиоактивные продукты распада. Такие разрывы в первичной системе не могут быть исключены наверняка…»
Я читаю дальше: «Для каждого случая утечки сделаны расчеты ее радиоактивных последствий». И дальше: «Следует считать возможным эвакуировать население в течение двенадцати часов на расстоянии нескольких сотен метров от корабля. Эти возможности, отбуксировка корабля и эвакуация населения обеспечивают гарантию того, что в рассматриваемый период времени население получит намного меньшую, чем расчетная, дозу облучения».
Это, правда, отличается от утверждения «абсолютно надежно», в чем меня снова и снова заверяет шеф.
«На время после аварии для пункта управления предусматривается восьмисменная работа, при этом должен осуществляться тщательный контроль за персоналом в отношении интегрированной дозы и соответствующее ограничение пребывания в местах с высокой мощностью дозы облучения. Если самая крупная возможная авария происходит в открытом море, где эвакуация пассажиров и членов команды невозможна, то, размещая этих людей на максимально возможном удалении от зоны реактора, обеспечивается, чтобы вызванное аварией повышенное воздействие излучения ограничивалось относительно небольшим кругом лиц».