— Как долго ты оставался в Норвегии после капитуляции?
— До 1946 года. В июне меня отпустили.
— Так долго? — поражаюсь я. — Что же ты делал там все это время?
— Все! Просто все. Какое-то время я располагался перед бункером подводных лодок на трех лодках, потому что они были очень сильно повреждены. Сначала я остался шефом флотилии, мой „джоб“ был ясен: присматривать за флотилией. Лодки мало-помалу забирали англичане и довольно быстро отправляли их в Англию. Непосредственно после капитуляции ничего не происходило! Но затем случились всевозможные вещи — и все это было очень смешно. — Старик замолкает, трет подбородок, а я терпеливо жду, когда он продолжит.
— Мы, немцы, были ненавистными врагами до тех пор, пока командование не взяли на себя англичане. Через какое-то время мы снова поднялись в цене. Ведь англичане выступали отнюдь не как апостолы мира: они были большие любители подраться.
Старик снова замолкает. Раньше он в таком случае занимался трубкой. Теперь же он не знает, чем занять свои руки. Курить трубку ему запретили: не годится, когда у человека в теле пневмоторакс.
Чтобы подтолкнуть его, я спрашиваю:
— А почему, собственно, наши лодки были затоплены, а не пущены на лом?
— Мы этого не делали. У нас было строжайшее указание от Деница.
— Да, я знаю. Но почему англичане потопили лодки? Не оставили ли они хоть одну лодку на плаву?
— Нет, англичане потопили все.Возможно, за этим крылась психологическая причина: они не хотели больше видеть этих бестий.
— Даже в музее — как американцы?
— Нет! Возможно, и английская промышленность хотела избавиться от лодок. Так много лома! Это бы значительно снизило цену на вторичное сырье.
— Теперь я сбил тебя с толку — а как дальше складывались отношения с англичанами?
— Все было так: сначала мы сидели на базе и были вынуждены ждать, пока не придут наши лодки. Большинство из них находилось еще в Атлантике. Мы даже поддерживали связь по радио.
— Для запоздавших возвращенцев?
— Да, можно сказать и так. Потом пришли английские ВМС и с англичанами было обговорено, что нужно было делать. Сначала из лодок надо было изъять артиллерийские боеприпасы и увезти их. Естественно, надо было убрать и торпеды. Но их мы не могли, как это обычно делалось раньше, сдать на берег. Не было работающих установок, чтобы разрядить их, и не было соответвующего транспорта. Тогда мы просто топили торпеды одну за другой. Некоторые командиры просто стреляли ими по скалам. Тогда ночами было много шума. Так было обезврежено несколько сотен торпед.
— Приличные деньги — несколько сотен торпед!
— Очевидно, так можно сказать! На эти деньги сегодня кое-что можно купить. Когда же из лодок удалили все взрывоопасное, лодки отправили в Англию. Всю организационную работу для этого на базе провел я. После того как и это было выполнено, потребовалось мгновенно очистить базу — на нашей базе собирались обосноваться русские. Но это я тебе, кажется, рассказывал.
— Русские? Ни слова не говорил! А почему это русские пришли в Берген?
— Это я расскажу тебе в другой раз. Теперь нам надо выполнить наш долг.
С этими словами старик резко встает и исчезает в туалете. Для него подошло время еще раз появиться на мостике.
Уже держа дверную ручку в руке, старик говорит:
— Обо всем этом ты мог бы спросить меня и раньше.
— Во время рейса на Азорские острова наверняка не мог. Тогда охота на тебя была запрещена. В то время и я жил так, как будто у меня впереди было по меньшей мере еще сто лет, то есть времени навалом, чтобы реализовать старые планы.
— И все это изменилось?
— Решительно — и довольно неожиданно. Теперь я вынужден пытаться завершить все это.
— И сюда отношусь я?
— Твоя жизнь! Deine Vita!
Старик поворачивается ко мне:
— Твою „прописку на корабле“ мы проведем завтра вечером, в трюме номер пять.
Лежа в своей койке, я все еще вижу перед глазами сцену с прыгающими дельфинами. Не могу понять, откуда они берут силы с такой мощью лететь по воздуху и мчаться через зеленый поток намного быстрее нашего корабля, не обнаруживая при этом движения боковых плавников. То, что движет их вперед, может быть только хвостовым плавником. Возможно, работает и вся поверхность тела, совершающая вибрирующие движения? Надо почитать об этом.
На корабле царит странная раздражительность. Длительный прогон, зной, необходимость стоять перед Дакаром, видеть город и не иметь права сойти на берег, и в то же время наблюдать, как несколько человек исчезают на баркасе, — все это люди переносят с трудом: это создает атмосферу агрессивности.
Старик позавтракал до меня. Не обнаружив его на мостике, я стучу в дверь его каюты.
— Войдите! — произносит он необычно энергичным голосом. — А, это ты. Садись, у меня проблемы с третьим помощником. Я как раз собирался позвонить первому помощнику.
— В чем дело? — осторожно спрашиваю я.
— Глупая история, — говорит старик. — Третий помощник в предпоследнюю ночь послал рулевого на нок, так как считал, что рулевой слишком удобно устроился за стеклом рулевой рубки и чуть не заснул. На ноке он стоит на воздухе, что, безусловно, бодрит. К тому же на ноке лучший обзор, чем через стекла рулевой рубки. — Но рулевой не ходил на нок! Он, как сказал третий помощник, воспринял приказ как издевательство. Тогда третий помощник попытался вытолкнуть рулевого, когда он снова появился в рулевой рубке…
— Ну и? — спрашиваю я с любопытством.
— От настоящегоматроса третий, возможно, схлопотал бы приличную оплеуху. Но тот парень просто снова пришел в рулевую рубку и третий с этим смирился.
— Ну и? — спрашиваю я снова.
— „Повесить так глубоко, как можно“, — мурлычет старик про себя, но потом он говорит: — Во вторую ночь история повторилась.
— Ну, давай — говори, не мучай! — пытаюсь я побудить старика к продолжению рассказа.
— Действительно! Человек, который, в конце концов, в первую ночь снова помирился с третьим помощником или по меньшей мере так считал, — между прочим в тот вечер я сам еще раз поднимался на мостик, и он угощал меня чаем, и настроение было мирным, — этот человек пришел следующей ночью, так мне, во всяком случае, докладывали, ничего не подозревая, на мостик, и сразу же был встречен третьим помощником насмешками: „Вы, наверно, сразу же захватили с собой пальто для дежурства“. Пьяница и развратник, он мерзнет даже надев двое порток…» И так далее. И тогда человек рассвирепел, забыв, что его собеседник, с которым он до этого так по-дружески разговаривал, — является его непосредственным начальником.
— И как теперь все пойдет дальше?
— В первом же порту рулевой будет уволен. Есть, правда, возможность уволить его без уведомления,но тогда его надо бы рассматривать как пассажира, который должен оплатить проезд.
После длительного раздумья старик говорит:
— Это — ошибка, постоянная дружеская болтовня с рулевым во время вахты. Если хочешь поставить себя начальником, нужно держать дистанцию. Так было всегда. В конце концов, у нас же здесь не коммуна.
— Хотя иногда так оно и выглядит, — подзадориваю я старика.
— Если ты имеешь в виду новую манерность здесь на борту, то это идет не от меня. Яэто не вводил в употребление!
— Извини, я же это знаю! — Я хотел подвести старика к другой теме, но тут раздался стук. В помещение бочком втискивается казначей со связкой документов под мышкой. Их разговор я слушаю вполуха.
Непредоставленный послеобеденный отдых представляет собой сверхурочную работу, независимо от того, выполняет человек и без того сверхурочную работу или нет. Если человек работает в обеденный перерыв, то он работает сверхурочно — это что, до сих пор не ясно? Не отвечая на поставленный им же вопрос, казначей сохраняет на лице упрямо язвительную мину.
— Если он работает больше девяти часов, — продолжает старик, — а здесь стоит нуль, то он может претендовать на два часа компенсации.