— И назвали по имени?
— Да, имя и номер лодки.
— Ну, дела! — говорю я и перевожу дух. — Так тебя могут и в почетные граждане произвести? Но пойдем дальше: как у вас шли дела с вашими друзьями в Бергене?
— Ах, эти! Диковато это все было. Один из них сказал: «I want a souvenir! (Мне нужен сувенир!)» Когда я ему объяснил, что намздесь ничто не принадлежит, все в руках союзников, он заорал: «I am allied!». [33]Я ему сказал: «Тогда тебе принадлежит все!» И он прихватил бинокль ночного видения. «Но мы тебе это не дарили», — сказали мы ему. Тогда с перепугу он спрятал его под курткой. Постепенно стали красть все. Приходил английский штабной офицер и тащил. Тащили моряки. Наши охранники, морские артиллеристы, все крали, как воронье. Зенитчики крали и резервисты. Один из них был учителем. Он тоже нас охранял, но не переносил воровство. Однажды он остановил одного штабного офицера и спросил, что там у него. Он заставил его показать содержимое портфеля и сказал: «А вот это вытащите!» Он был хорошим, этот учитель, он сделал так, что нам было разрешено ловить рыбу в гавани. В то время мы выглядели довольно потрепанными. Стиральных машин у нас не было.
— Не то, что здесь! — говорю я, и старик, ухмыляясь, говорит:
— Это твой пунктик! Не я же их установил!
Теперь я сбил старика с толку, он смотрит на часы, говорит:
— Уже за полночь. Ты что же, не устал?
— Как стеклышко! А ты, хочешь спать?
— Собственно говоря, — говорит старик, колеблясь, — собственно говоря, я тоже не устал. Когда ты меня так выспрашиваешь — не могу сказать, что меня это волнует, — но об этом времени я больше почти не вспоминал.
— И никто тебя об этом не спрашивал?
— Кто же?
— Твоя жена, например…
— Это не женские истории!
— Об этом говорили и некоторые книготорговцы, когда вышла «Лодка»: «Она не должна попасть в руки женщин». И знаешь, что произошло?
— Что же?
— Я получаю как раз от женщин, в том числе и от молодых девушек, вплоть до последнего времени длинные письма, многие из них прочли книгу два-три раза.
— Это — правда? — спрашивает старик.
— Если я тебе говорю! Но что происходило дальше в ваше свободное от стиральных машин время?
— Итак: смена белья была для нас чужим словом. Воды для стирки тоже не было. Тогда этот учитель сказал: «Так вы больше не можете болтаться!» А когда мы его спросили, как же мы можем все это изменить, он обеспечил воду для стирки. Он даже хотел, чтобы мы брились, и даже достал для нас бритвенные принадлежности. Это нас подстегнуло, и мы ему сказали, что нам еще срочно требуется свежий салат против цинги, например. И его люди немедленно достали для нас салат и свежие огурцы. Мыорганизовали в одном норвежском магазине рыболовные крючки — дефицитный товар в то время, и подарили их англичанам. Они были просто счастливы. Англичане любят рыбалку. А потом по утрам в половине десятого мы стали-получать еще и английский чай с молоком, ты же знаешь: настоящий английский чай.Настоящая услада!
— А затем вы, как я слышал, сделали перерыв в чаепитии?
— Ну да — наш шарм мы использовали на полную катушку! К сожалению, это прекрасное время длилось недолго. Вскоре пришлось отказываться от барахла в бункере, немцам пришлось уходить оттуда и я попал на другую сторону бухты — там находился 14-й дивизион охраны побережья. Руководил им капитан — капитан второго или первого ранга, фамилию его я уже не помню: Юбель или что-то вроде этого, резервист из компании «Северонемецкий Ллойд». До войны он заведовал транспортным павильоном во Франкфурте. Теперь у меня совершенно пересохло горло! — говорит старик. — Ты что, действительно хочешь слушать дальше?!
— Ну, конечно же! — говорю я, наливая старику и себе. — Это отнюдь не самая лучшая сцена под занавес.
Старик снова сидит задумчиво, затем продолжает:
— Мы, то есть остатки нашего соединения, находились там какое-то время. Когда было распущено и наше подразделение, мы были переведены в лагерь Норхаймсунд. И там я снова столкнулся с командующим действовавших в Атлантике немецких подводных лодок — правда, уже бывшим. Он ужасно боялся. Это было время, когда всех офицеров от полковника и выше арестовывали и отправляли в Англию. Англичане хотели получить от них какую-то информацию. А наш командующий подходил под эту рубрику. Тогда он стал изображать человека, поранившегося во время занятий спортом. По его просьбе на его ногу наложили гипс, капитан медицинской службы выдал ему без проволочек справку, что он не транспортабелен, и наш командующий решил, что избежал отправки в Англию. Но вышло по-другому: однажды появилась английская команда, один из членов которой сказал: «I am surgeon» («Я — хирург») и распорол его гипс. Под гипсом ничего не болело, все было бледным, но здоровым.
— И? Отправили они его в Англию?
— Конечно же! Что они с ним сделали, я не знаю. А это не лучшая ли сцена под занавес?
— Должен признаться — да! И к тому же, полностью меня удовлетворяющая. Хотел бы я взглянуть на командующего с его гипсовой ногой. Жалко, что у него там не было вшей. Я однажды слышал от одной медицинской сестры, что у них был пациент с загипсованной ногой — нога у этого господина была действительно сломана — и он почти ежечасно умолял сестру разрезать гипс, но она железно стояла на своем: гипс должен оставаться на ноге еще одну неделю. Когда же ногу наконец освободили, то под гипсом все было черным-черно: вошь на воши — эти животные чуть не свели его с ума. Этогоя бы пожелал командующему!
— Всегда попадет не в того, — говорит старик. — Но теперь пока в койку…
Ночью корабль сильно раскачивало. За завтраком старик высказывает мнение, что мы прошли зону конвергенции. «Из-за близости экватора вода уже снова начинает охлаждаться».
— Охлаждается перед экватором? — поражаюсь я.
— Это связано с тем, что солнце имеет девиацию [34]в двадцать градусов на север. Кроме того, мы уже попадаем в ответвление немного более холодного Бенгельского течения, поднимающегося от Африки. Границы пассата перемещаются в зависимости от положения солнца.
— А я всегда слышал, что вблизи от экватора невыносимо жарко — безоблачное небо.
— Ты даже представить себе не можешь, как часто во время морских крещений при пересечении экватора господствует погода со шквалистыми ветрами и ливнями. Для меня остается загадкой, как фотографам удается добиться того, что на снимках всегда светит солнце.
— Что такое «Вильямстёрн»? [35]— спрашиваю я старика через какое-то время. У шефа сегодня, очевидно, также есть время, и он прислушивается к нашему разговору.
Старик смотрит на меня удивленно:
— Откуда ты это взял?
— Написано на листке: «Спросить Генриха!» А сегодня утром я просматривал свои вещи. Когда я в первый раз был на борту, первый помощник капитана в конце путешествия где-то перед островом Сан-Мигель применил этот прием «Вильямстёрн» и сделал это так, как будто это особая навигационная тонкость. В то время я не попросил объяснить мне это.
Старик задумывается, потом говорит:
— Вильямстёрн — это когда корабль идет не по линии простой трости, а скорее по линии посоха, которым пользуются епископы, если этот пример поможет тебе. — При этом краем глаза он наблюдает за тем, какую реакцию вызывает его необычное объяснение.
— Таким образом — католический тёрн? [36]
Этим старика не собьешь с толку. Он добавляет подробности:
— Сначала, если хотят повернуть на правый борт, поворачивают боковой руль примерно до шестидесяти градусов отклонения от курса, затем круто на правый борт. Этот вид тёрна важен, когда нужно подобрать выпавшего за борт человека. С его помощью удобнее всего возвращаться на исходную позицию. Не происходит смещения на диаметр своего круга вращения.