— Вокруг центральной части реактора сооружена защита от столкновения. У корабля, как вы, очевидно, знаете, — двойное дно. Промежуточное пространство может быть заполнено водой. Вода в таком случае служит для защиты от излучения, например, на верфи.
Шеф переводит дыхание и продолжает:
— Между прочим, вся камера безопасности тоже может быть заполнена водой. Клапаны затопления (кингстоны) расположены вон там внизу. Отсюда их не видно. Таким образом камера безопасности не может быть раздавлена, если корабль затонет. В этом случае кингстоны откроются автоматически и в мгновение нуль, запятая, ничего — произойдет выравнивание давлений.
Охотнее всего я бы остался здесь, сидя на корточках, чтобы попытаться понять функции агрегатов, которые шеф уже показал мне. Но шеф беспощаден. Он снова показывает то туда, то сюда и правой рукой небрежно указывает на новые вспомогательные машины:
— Вот здесь ионообменная установка для подготовки первичной воды. Ведь наш реактор является прогрессивным реактором, охлаждаемым водой под давлением, я вам это уже объяснял. Напорный резервуар имеет размеры десять на два метра. Он рассчитан на 85 атмосфер. Между прочим, вся камера безопасности сидит на подшипнике со слоем тефлона.
Теперь шеф выражается короче и произносит только названия: продувочная камера, газовыпускная камера, усилительный центр. Отсюда трубопроводы ведут прямо к пульту управления.
Снова и снова по металлу пробегает дрожь. Эта дрожь не может исходить из активной зоны реактора, она объясняется зарыванием носовой части корабля в волны. Я сажусь на лестницу и пытаюсь привести в порядок поток мыслей. Если бы здесь можно было бы услышать по меньшей мере какое-то эхо, какой-то электронный свист или шелест, как в лесу — но тут абсолютная тишина, тупо давящая тишина. Ни тиканья, ни звука падающей воды из протекающего вентиля. То, что здесь без единого звука высвобождается энергия в десятки тысяч лошадиных сил, выше моего понимания. Я могу произнести это вслух,но я не могу это представить себе. Я могу только сидеть здесь и смотреть вокруг меня — с открытым ртом, открытыми ушами, расширенными ноздрями. Даже запаха сгораемого озона не чувствуется. Слегка пахнет машинным маслом, как везде на корабле. Больше ничем.
Шеф смотрит на меня выжидающе. С прерывающимся дыханием я говорю:
— Свободных уголков нет, а здесь достаточно темно.
— При конструировании вряд ли думали о фотографах, — отвечает шеф.
Я смотрю на мои ручные часы. В этом перегретом лабиринте мы находимся всего двадцать минут, а мне они кажутся вечностью. Шеф приседает передо мной, кладет вытянутые руки на колени, а затем опускает их безвольно. Он ведет себя так, как будто на корабле нет более уютного места, чем это, и начинает снова объяснять:
— Этот реактор имеет отличную саморегуляцию. Поэтому мы и обходимся сравнительно простой системой саморегулирования.
— То есть? — спрашиваю я и пытаюсь, прислонившись к какой-то стальной опоре, устроиться поудобнее.
— Это означает, — говорит шеф, — что, если давление или температура в первичном контуре меняются, то регулирующие стержни автоматически меняют высоту. При нормальной эксплуатации мы можем полностью отключить регулировку реактора. Система саморегуляции реактора заменяет управление.
— И как это функционирует?
— Безупречно!
— Отлично, отлично, — говорю я вполголоса, так как меня раздражает, что шеф ведет себя так, как будто ему надо похвалить свою хорошо дрессированную полицейскую собаку за ее поведение, но шеф не слушает, а продолжает говорить:
— Надеюсь, что вы поняли то, что я сказал о регулирующих стержнях.
— Почти, — отвечаю я.
— Но это же очень просто, — говорит шеф почти зло.
Я убираю фотокамеры в сумку и изображаю понятливого школьника. Шеф набирает воздух в легкие и начинает снова:
— Цепная реакция должна контролироваться и управляться. И для этого служат регулирующие или поглощающие стержни. Все это я вам уже объяснял!
— Поглощающие стержни — это трубы из нержавеющей стали, заполненные карбидом бора, — барабаню я, как молитву. — Карбид бора служит поглотителем нейтронов. Нейтроны, освобождающиеся в топливных элементах и во время цепной реакции расщепляющие ядра урана-235, поглощаются стержнями. Отсюда и название — поглощающие стержни.
Шеф широко открывает рот и глаза.
— Хорошо! — говорит он. И когда мы снова балансируем по узким решетчатым помостам, он говорит мне в спину: — Между прочим, реактор развивает 38 термических мегаватт!
Я останавливаюсь и спрашиваю:
— А это много?
— Скорее мало. В конце концов здесь малый реактор. — Шеф делает паузу и с удовольствием скользит взглядом по близким, уже скрывающимся в глубине тени агрегатам. Правой рукой он проводит по толстому трубопроводу, будто лаская его.
И тут я быстро говорю:
— Скорее, своего рода домашнее животное в рамках биологического вида, — и сам себе кажусь ужас как остроумным. При этом на душе у меня совсем другое: я чувствую себя раздавленным, окруженным и находящимся под своеобразной угрозой. Моментами я испытываю такое ощущение, будто я нахожусь в безлюдном мире, приземлившись один с шефом на космическом корабле на холодной звезде, а дверь, ведущую наружу, заклинило — no escape (нет выхода).
— Ну что, пойдем! — говорит шеф.
Я упираюсь, будто почувствовав слабость в коленках, одной рукой приподнимаюсь со ступеньки, а другой рукой вытягиваю себя вверх, опираясь на поручень перил. При этом шеф наблюдает за моими действиями. Пусть насладится тем, что «нокаутировал» меня. И тут я замечаю, что нет необходимости притворяться уставшим: я совершенно изможден. Подъем по металлической лестнице для меня утомителен: еще лестница и еще одна! Только пот капает со лба и ручейком бежит по спине.
Мы вернулись на уровень шарового шлюза. Между всем тем переплетением труб, выглядящим, как серые потроха, шаровой шлюз с его открытой в камеру безопасности дверью представляется мне как часть нормальной солидной кораблестроительной техники, как фиксированная точка в путанице тесно стоящих и чрезвычайно по-разному выглядящих агрегатов, труб и трубопроводов. Возможно, это впечатление объясняется тем, что этот род переборок и дверей мне так знаком по подводной лодке. Обе сферические переборки центрального поста управления имели те же размеры, что и переборки шарового шлюза, они даже были окрашены в такой же серый цвет. И когда теперь я снова прохожу сквозь эту дверь, мое тело реагирует автоматически. Сначала поднимается левая нога и просовывается через кольцевую раму, затем просовывается голова, за которой следует все тело, а под конец подтягивается правая нога.
С легкими, работающими, как насосы, я присел на корточки, как араб на пятки, в то время как шеф с помощью большого маховика через рычажный механизм закрывает. Так, думаю я, должно быть, выглядит внутри батискаф профессора Пиккара.
Шеф отвинчивает внешний люк, и теперь мы оба сидим на корточках на дне шарового шлюза, как два космонавта в капсуле космического корабля, и ждем возвращения в нормальный мир.
Холодный воздух. Слава Богу! Я карабкаюсь из стального шара и выпрямляюсь. И вот я стою с легкими, все еще работающими, как насос, весь в поту, и пытаюсь снять с груди переплетение ремней от фотокамер и экспонометров.
— Все эти ремни вас когда-нибудь задушат! — говорит шеф. — А теперь выпьем холодненького пива в моей каюте?
— Это было бы как манна с небес! — говорю я и тяжело тащусь за шефом.
Бутылку пива, которую ставит передо мной шеф, я опорожняю почти до дна, в несколько больших жадных глотков, откидываюсь в кресле, свободно дыша и словно пораженный ребенок перевожу глаза на джунгли, на изобилие зелени в каюте шефа и наслаждаюсь этим видом, как человек, только что убежавший от злой судьбы.
Я чувствую, что шеф требовательно смотрит на меня, что он хочет услышать от меня что-то подытоживающее, но с моих губ срывается только:
— Мне кажется, что я понял все, — и, когда шеф смотрит на меня с сомнением, я настаиваю: — Да, да, до меня дошло! Но позволю себе вопрос. Что за непредвиденные случаи могли бы произойти, для которых потребовалось бы полное использование камеры безопасности со — всеми ее защитными устройствами? Установку называют камерой безопасности, безопасности от чего?