— С чеготы это взял?
— Мне это знакомо. Этот путь без промежуточных портов слишком долог. Ты же можешь путешествовать обратно через Черную Африку, — говорит старик и смотрит на меня выжидающе, — мне этого давно хотелось.
— Собственно говоря… — говорю я и, замолчав, думаю: собственно говоря, старик прав. Но что тогда будет со стариком?
— Пойдешь со мной на мостик? — спрашивает старик громко.
— Само собой разумеется, — шучу я и, как обычно, двигаюсь вслед за ним.
Тут я вижу одного альбатроса, который с почти неподвижными крыльями, на высоте всего нескольких метров парит над первым загрузочным люком. Лишь изредка он делает легкий взмах крыльями. Альбатрос рассматривает нас своими круглыми, как фотообъектив, глазами. Неожиданно он срывается, как самолет-истребитель; он разворачивается под углом к направлению ветра и позволяет ему снести себя на несколько метров назад. Но затем он подстраивается к ветру, делает с широко раскинутыми крыльями красивый вираж налево и исчезает за кормой.
К счастью, я повесил на шею мою фотокамеру. Через несколько минут альбатрос появляется снова и игра повторяется. Я наблюдаю, как альбатрос заходит с кормы, он держится ближе к волне, спускаясь так низко, что проваливается в отдельные впадины между волнами и вынужден взлетать над каждым гребнем волны. А теперь для демонстрации своего мастерства он переходит на другой борт судна.
Я хочу поймать альбатроса в телеобъектив, когда он опускается во впадину волн, но всякий раз, когда приближаюсь к птице на дистанцию телеобъектива, она срывается прежде, чем я могу нажать на спуск, и развлекается над кормовой волной на удалении, слишком большом для моего 13,5-сантиметрового телевика.
Вместо альбатроса я фотографирую фантазера Суреса, который, несмотря на сильный ветер, висит в своей люльке под выступом мостика на левом борту и демонстрирует при окраске акробатические номера. Воскресная работа.
На мостике нас встречает раздающаяся из громкоговорителя дикая музыка. Старик останавливается как громом пораженный, и у меня от этого дух захватывает. На выступе правого борта в шезлонгах потягиваются две дамы в бикини, а более старший мальчик снова крутит руль.
— Это что — дежурство семьи Шванке? — спрашивает старик хриплым голосом. Значит, на него подействовало. Теперь наверное будет интересно. Но третий помощник капитана, кажется, туговат на ухо. Дамы не меняют своей позы ни на сантиметр, сын второго помощника по-прежнему крутит руль.
Какое-то время старик стоит, как вкопанный, а затем направился прямо в штурманскую рубку. Ужасно жалко, что он не взорвался. Тонкие постройки, на которые он обычно полагался, на этот раз оказались не эффективными. Для большого скандала время, очевидно, прошло.
Неожиданно музыка замолкает. Третий помощник оказался явно туго соображающим! Я лихорадочно обдумывал, как мне вытащить старика, уставившегося в пустоту с изборожденным морщинами лбом, из колеи, в которой он вдруг оказался.
Я спрашиваю его наугад:
— Можешь ли ты объяснить мне точно, в чем различие между «Robreiten» (лошадиными широтами) и «Mallungen» (маллюнген)?
Старик смотрит на меня озадаченно, затем его лицо светлеет, и он начинает, будто читая с листа:
— Маллюген, которое еще называют кальмы, дольдрумы или мальпассаты, занимают район между обоими пассатами — между северо-восточным и юго-восточным пассатом. Низкое давление воздуха с «сумасшедшими», то есть с неустойчивыми ветрами или штилями, сильная облачность, много дождей, сильные грозы как следствие восходящих потоков теплого насыщенного водяными парами воздуха, который здесь сводится вместе обоими пассатами. Как желоб с низким давлением дает сильный перепад температур — отсюда набухшие облака, порывистые, шквальные ветры, ливни. Меридианальная протяженность в Атлантике в среднем триста морских миль, всегда между нулем и десятью градусами северной широты, смещается вместе с положением солнца, но только на пять-восемь градусов.
Так как старик останавливается, я взглядом слежу за его губами. Старик должен продолжать. Через несколько минут пребывания в задумчивости он продолжает в телеграфном стиле, но ясным и спокойным голосом:
— Лошадиные широты — это области высокого давления, расположенные между двадцатью пятью и тридцатью пятью градусами широты. От тысячи двадцать до тысячи сорок миллибар. Понижающееся давление воздуха, тающие облака, большой дефицит дождей. Ясное небо. — Теперь старик задумывается, его глаза полузакрыты, возможно, он составляет новый текст. — Как и при тихом ветре, здесь непостоянные слабые ветры или штили. Пояс лошадиных широт перемещается вместе с солнцем летом немного к полюсу, зимой — к экватору.
— Можешь ли ты выдать мне тайну, откуда пошло обозначение лошадиные широты?
— Так как меня самого всегда удивляло это выражение, то я вычитал его объяснение в справочнике парусников императорского флота от 1910 года. Там выражение «лошадиные широты» расшифровывается так: «другое название „horse latitudes“. Сначала под этим понималась область у Бермудских островов между двадцать седьмым и тридцать пятым градусами северной широты. Обычно происхождение этого выражения объяснялось осуществлявшимся по привычке выбрасыванием за борт лошадей во время плавания из штатов Новой Англии в Западную Индию. Причиной этого были чрезвычайно длинные задержки в пути из-за частых в том районе легких ветров и штилей. Привычное выбрасывание…»
— «Привычное выбрасывание лошадей за борт», как ты выразился, означает, если говорить открытым текстом, что в этом районе бедные лошади околевали массами и трупы лошадей выбрасывали за борт?
— Да, так, — говорит старик неохотно, но продолжает: — Название «лошадиные широты» впоследствии было распространено на всю зону североатлантического океана вблизи от тридцати градусов северной широты, в которой при высоких показаниях барометра были обнаружены «кальмы» и «маллюнги» нисходящего потока воздуха.
— То есть, и там — веселенькое выбрасывание лошадей за борт.
Старик пропускает это мимо ушей. Просто как курьез приведу следующее: я нашел еще название «el golfo de los damas», что означает «дамское море».
— Значит ли это, что и дамочек, если они ни на что не годились, выбрасывали за борт? Почему бы нам не восстановить этот прекрасный обычай и здесь?
— Ты ошибаешься. Первые путешественники в Западную Индию назвали так полосу пассатов между островами Зеленого Мыса и Антильскими островами потому, что в этом лишенном опасностей море можно было доверить штурвал даже даме.
— И несовершеннолетним мальчикам! — добавляю я. — Твои помощники являются, очевидно, любителями традиций!
— Возможно, ты и прав. Но на все это надо смотреть из правильной перспективы, — ворчит старик.
Сколько я ни пытаюсь расспрашивать людей, которые уже бывали в Дурбане, информации, на основании которой я мог бы составить себе представление, я не получаю.
— Хорошее говяжье филе, восемь марок за килограмм, где еще такое встретишь? — восторгается рыжеволосый машинист, — у нас это стоит тридцать шесть, а то и больше!
— Говорят, дешево стоят попугаи. Их продают даже с сертификатом! — слышу я. Можно посетить серпентарий, аквариум, а также индийский базар. А еще якобы есть ресторан, который вращается в одном высотном доме.
Некоторые на автобусе марки «фольксваген» совершили экскурсию в «долину тысячи холмов», а в ответ на мой полный надежд вопрос: «Ну и как там было?» отвечали: «Просто посмотрели на нескольких черных в их деревнях…»
— И — было интересно?
— Да, но, собственно говоря, ведь и так известно, как они выглядят.
Возможно, было бы разумно сойти уже в Дакаре, размышляю я.
Сегодня за нашим обеденным столом в виде исключения присутствует врач. Стюардесса со слабым здоровьем доставляет ему беспокойство. Он снова закрыл ее бюллетень и заверяет старика: «Терапия трудом хорошо подействовала, она снова вполне пригодна для работы, но она постоянно прибегает ко мне и причитает, что она просто не выдержит здесь на борту. Если она действительночто-нибудь сделает с собой…»