— Осадка спереди у нас восемь метров, сзади — восемь метров пятьдесят, — слышу я голос старика.
На морской карте видна вся акватория роттердамского порта. Эта карта включает Ларсхафен, продолжающийся через Ваальхафен, Бебенхафен и Ботлек, где мы сейчас стоим, различные нефтяные гавани вплоть до Европорта, который уже построен в Шлике. Простирающийся далеко порт, в который можно попасть по Беер-каналу, называется гавань Миссиисипи: наконец-то название, в котором ощущается дыхание дальних стран.
На мостике, как всегда перед отплытием, царит спешка. На старика наседают со всех сторон одновременно: он должен принять так называемые таймшиты. Уполномоченный фирмы, для которой предназначен груз, хочет иметь подписи под документом, фиксирующим время, затраченное на разгрузку. Я слышу, что 12 500 тонн руды, которую корабль доставил из порта Элизабет, были выгружены за десять часов.
— Хорошая работа, — говорит старик.
Появляется клерк агентства и возвращает мерительное свидетельство и документы об уплате пошлины при выходе из порта, подписанные портовыми властями.
— А теперь передадим «заявление о готовности» и всю эту писанину обратно в агентство для чартера, — говорит мне старик.
Полночь. Трап поднят. Портовый лоцман тоже на борту. Появившись на мостике, он приветствовал меня словами «доброе утро, штурман». Так что я вполне нормально могу сойти за штурмана. Прибрежная радиостанция сообщает, что в открытом море нам придется иметь дело с северо-восточным ветром силой 7 баллов. Меня это устраивает.
Корабль еще пришвартован с помощью трех швартовых и шпринга. Прежних корабельных канатов из пеньки больше нет. Теперь тросы делают из полиэтилена, а некоторые плетут из стальной проволоки.
В темноте квакающе звучат громкие переговоры по УКВ-связи. Первый помощник капитана появляется со скоросшивателями в руках. Старик должен подписать бумаги и отправляется для этого в штурманскую рубку, расположенную за рулевой рубкой, так как там светло. Едва он вернулся, как лоцманы протягивают ему листочки на подпись: подтверждение проделанной работы в «грузовом районе порта».
На буксире приняли буксирный канат, поданный с носовой части корабля. Старик приказывает: «Отдать концы!» С кормовой части тоже работает буксир. Рулевой, которому поручили быстро принести кофе для лоцманов, теперь стоит на своем рабочем месте.
Я поражен: швартовая команда разъезжает по пирсу на автомобиле взад и вперед. Только что под самым мостиком она сняла проушину каната с причальной тумбы. Тем самым освобожден последний канат, шпринг. Оба буксира тянут корабль под углом к набережной. Прямо под нашим «зонненбреннером» отсвечивает оливково-коричневая полоска воды, становящаяся все шире между пирсом и бортом корабля.
Без громких команд — будто тайком — корабль начинает движение. Очень медленно мы достигаем середины фарватера. Я выхожу на бак на правом борту. Над входом на мостик индикатор оборотов: двадцать пять оборотов, медленный ход.
Я прочно стою на моих уходившихся ногах, и все ночные выходы в открытое море, которые мне пришлось пережить, проходят перед моими глазами. Каждый раз это было чистой поэзией: много огней, перемещающихся относительно друг друга, никто не говорит, только лоцман отдает несколько коротких команд, но и они звучат приглушенно.
Уже несколько минут я слышу шипящий звук. Белый шлейф — пар — висит над дымовой трубой: открылся вентиль избыточного давления вспомогательного котла.
Мимо проплывают освещенные мощными прожекторами корабли, повернутые к нам то носовой, то кормовой частью. Теперь в действие вступает буксир, который почти в средней части (у маделя) идет параллельно с нами, но на корме опускает в воду буксирный канат. Канат попадает в прилив, наш нос поворачивает налево. По правому борту мы проплываем мимо красного буя. Выйдя из Ботлека, мы попадаем в Большой канал Мааса, новый водный путь.
Почти нет никакого движения. Все корабли пришвартованы. Но днем и в конце недели здесь должно быть очень шумно.
Кормовой буксир убирает буксирный трос, когда мы проплываем как раз мимо середины строящегося корабля. На стапелях лежит передняя часть с надстройками. Проплывая мимо, я имею возможность заглянуть глубоко в разрезанное грузовое помещение. Сцена освещается гигантским факелом, дающим больше света, чем наш «зонненбреннер».
Назад в каюту. Я убираю свои пленки в холодильник. Камеры я убираю со стола и кладу на напольный ковер. Будет шторм — эта ночь не для сна, так что я сразу же снова иду на мостик.
На лестничной клетке через бортовой иллюминатор в сторону кормы мой взгляд падает на преобразившийся в лунном свете корабль. Я подхожу к иллюминатору, и кольцевая панорама расширяется: легкий корабль кажется флюоресцирующим, косы водоворотов по обе стороны так же тускло светятся, и волна за кормой, которая теперь, кажется, течет из дымовой трубы, — совершенно нереальный, магический вид. Так как тени от лунного света прорисовываются четко, видно каждую деталь: опоры заграждений слева и справа, ряды вытяжных вентиляторов отдельных балластных цистерн, лампы на гибкой ножке, отклоняющие стойки, с помощью которых тросы, служащие для подъема люков, направляются на лебедку, а также круглую крышку реактора, а перед этим меньшее прямоугольное отверстие в корпусе судна, монтажное отверстие и крышку бассейна технического обслуживания. На реакторной палубе на левой стороне я узнаю четырехлопастный запасной винт, а перед ограждением реакторной палубы — гигантский резервный якорь. Толстая свежая мачта, которая, как я вижу, выделяется на фоне темно-голубого неба, это вытяжная мачта, через которую воздух выводится из зоны реактора — все привычные формы, и все же в лунном свете они предстали совсем другими, не такими, как днем. Они потеряли свою тяжесть.
Я вспоминаю океанский пароход из белого сахара, который наш кондитер выставил перед Новым годом на всеобщее обозрение, снабдив его электрической лампочкой в середине. Внутри кондитер даже приклеил желтые и красные листочки перед несколькими бортовыми иллюминаторами, так что все это выглядело великолепно, хотя и не совсем точно с точки зрения моряка.
В темноте я не сразу нахожу старика. Он склонился над большим экраном радара в правой части рулевой рубки. Корабль имеет два радарных монитора. Один прибор настроен на диапазон три четверти морской мили, другой — на диапазон в полторы морских мили.
Рулевому не надо выдерживать курс с помощью штурвала, он использует для этого кнопки, на которые нажимает пальцами обеих рук. На этом мостике я снова чувствую себя как дома. Отсюда я могу часами наблюдать, как нос корабля разрезает волны, а по обе стороны корабля матово светится носовая волна, или же следить за экраном одного из радаров. Вскоре должен появиться плавучий маяк. На экране его еще не видно. На экране большого радара он уже появился. Впереди, в виде штриха на правой стороне, на расстоянии примерно пять и шесть десятых мили плывет гигантский танкер. Объекты на зеленом экране монитора перемещаются толчками.
Снова вниз на верхнюю палубу. Я хочу видеть корабль в этом своеобразном свете, расположившись спиной к направлению движения. Я выхожу на бак и иду вплоть до «обезьяньего бака» (полубака — Monkey Back). Кабестан [3]блестит в легком мерцании света, пробивающегося сквозь облака. Меня окутывает резкий шелест носовой волны: от такого удовольствия я готов «растаять». Я так же вижу, что сигнальные лампы, предварительно настроенные на выдачу сигнала «к маневру неспособен», готовы к включению — на всякий случай.
Снова наверх на мостик. При подъеме по многим лестницам я использую боковую качку корабля и поднимаюсь по ведущим влево лестницам именно тогда, когда корабль испытывает боковую качку как раз на левом борту.