— Кто хочет видеть звездное небо? Начинается! Начинается! — кричали ребята и вместе со мной торопливо бежали во двор.
Моя очередь была последней. Передо мной еще двое удостоились счастья увидеть чудесное небо. Для этого надо было снять куртку и сесть на стул. В рукав куртки вставлялась трубка.
— Видишь?
— Да, вижу, — пробормотал первый счастливец из-под куртки и назвал несколько созвездий.
— Вижу каналы на Марсе! — голосом, дрожавшим от восхищения, воскликнул совершенно потрясенный второй наблюдатель. — А вот и марсиане, ясно вижу, они стоят у каналов и что-то роют… Нет, подумать только… Полуангелы-полудраконы… Вот они прыгнули в море, страшные чудовища…
— Это трубка особого свойства, хоть она и похожа на обыкновенное ламповое стекло, — разъяснил мне один из старшеклассников и добавил: — Ну вот твоя очередь! — Я старался не выказывать своего нетерпения и благоговейно уселся на стул. Куртку я снял и почти торжественно отдал какому-то мальчику.
— Садись поудобнее, вытяни ноги, голову запрокинь, больше, больше, представь себе, что тебя бреют, что ты в парикмахерском кресле, так, так, теперь ты смотришь прямо в небо. — «Может быть, я услышу нежное „дзинь“, когда покажутся созвездия», — мечтал я. — Рот открой, как у зубного врача. — И я открыл рот, как у зубного врача. «Это, наверное, для того, — подумал я, — чтобы удобнее было удивляться…» — Сейчас, сейчас… Минутку… Ну, видишь что-нибудь?
Хоть я и ничего не видел — в отверстие трубки просачивался унылый серый свет, но, если первые двое видели, мог ли я не видеть, ведь ничего не увидеть было бы стыдно, это огорчило бы изобретателя и остальные лишились бы удовольствия, а мне хотелось всем доставить удовольствие, поэтому я ответил из-под темного рукава:
— Вот, кажется, вот… Подождите, подождите, я сейчас… Да, вижу… вижу… Канал! Канал! — Увы! никакое звездное небо не раскрылось передо мной, и я боялся, что сейчас опрокинусь навзничь вместе со стулом, трубка давила на голову все сильнее.
— А марсиан видишь?
Увы, и нежного «дзинь» не было!
— Да, в самом деле, вижу каких-то… полуангелы, полу-драконы… Они как раз вышли из моря… — Я готов был увидеть всю вселенную, только бы встать со стула… «Проклятая затея», — ругался я про себя. — Еще я вижу комету, она несется на землю… — кричал я в отчаянии.
— Что предсказывают звезды? Читай!
Полулежа на стуле, я не мог сразу вскочить, да и ноги мои кто-то крепко держал, а через трубку лилась вонючая жижа, она попала мне в открытый рот. Я сорвал с головы куртку, все танцевали, хлопали в ладоши и кривлялись. Я стоял в центре, облитый вонючей жижей. Вокруг меня с воплями прыгали мои мучители, и вдруг я почувствовал у себя на лице, под грязью, улыбку: я улыбался, как улыбался в тот раз Францль… Пусть бы он меня увидел сейчас, мой Францль, быть может, что-нибудь и простилось бы мне… Разве меня, лежавшего на особом эшафоте, не подвергли казни ко всеобщему удовольствию, и разве не за то меня казнили, что когда-то Францля высекли вместо меня, не за то, что мы так гнусно пытали его в садоводстве Бухнера? Мои плевки и плевки остальных мучителей превратились, наверное, в эту жижу, в эту вонючую жижу. Я закрыл лицо руками, — нет, таким мужеством, как Францль, я не обладал, я не мог открыто нести свое лицо, липкое от грязи!
— Вот тебе твои каналы, эй ты, марсианин… Ну и враль, как он всех нас обманул… А ну, скажи-ка, что предсказывают звезды, ха-ха-ха… — визжали кругом, кто-то высоко поднял помойное ведро и торжественно помахивал им, но Мопс поспешил мне на выручку, и мы пробились с ним к колодцу… От меня еще долго несло зловонной жижей. Это был один из «искусов», которым подвергался каждый новичок.
— Вполне безобидное дело, — утешал меня Мопс, оправдываясь, что он не мог помешать мальчикам, — таков уж обычай. Игра на рояле с завязанными глазами — на «чудо-рояле» — куда хуже: из-под ног испытуемого внезапно исчезает пол, и он проваливается в выгребную яму.
Нет, нет, я и слышать больше ничего не хотел о звездах… Жижа, жижа…
В этом заведении обходились без порки. Директор Ферч был противником телесных наказаний.
По воскресеньям, в восемь утра, за час до того как отправляться в церковь, происходил осмотр шкафов.
Директор Ферч осматривал ряды шкафов.
Я уже слышал о системе «подтягивания» — особом изобретении директора Ферча, которое с успехом заменяло телесное наказание, но даже Мопс не хотел посвятить меня в его тайну.
В моем шкафу носки топорщились беспорядочной грудой. Одна рубашка измялась и свернулась бесформенным комком.
Директор Ферч то смотрел на меня, то заглядывал в шкаф, я следовал глазами за его взглядом в самую глубь шкафа, потом быстро переводил взгляд вверх, на усы, участвовавшие во всей этой процедуре, и, наконец, потупился. Можно было подумать, что директор Ферч тянет мои глаза за ниточку, куда ему заблагорассудится.
— Гм! — Это прозвучало не то как смешок, не то как угроза.
— Гм! — повторил директор, и это вышло так комично, что я чуть не прыснул.
— Очень смешно, а?… Ну-ка, марш ко мне в кабинет!
Он повел меня сквозь ряды стоявших навытяжку воспитанников.
— Гм! Ну-ка, давай, без лишних слов, объяснимся начистоту. Кто ты, собственно, такой, а? Что там у тебя было с этой бабенкой в Гогеншвангау? Ну-ка, выкладывай, и без всякой утайки, меня нечего стесняться, гм!
Глаза его искрились, как у кошки в темноте, он ходил взад и вперед по кабинету, пощипывал усы и задумчиво поглядывал на свою маленькую изувеченную руку, несколько раз останавливался у окна и, наконец, круто повернувшись, подошел ко мне вплотную.
— Так что ты там делал с этой девкой, гм?!
— Вы хотите сказать с фрейлейн Клерхен?
— Я хочу сказать с этой тварью, да… Россказни о том, что вы вместе читали и смотрели друг на друга, можешь оставить при себе.
— Мы читали, фрейлейн Клерхен и я, и смотрели друг на друга.
— Гм! Гм!
Двумя пальцами изувеченной руки он захватил несколько прядей волос над самым моим ухом, обвил их вокруг пальцев и стал тихонько дергать.
— Ну вот, теперь мы помаленьку спустим с тебя шкуру… Лазил ты ей под юбку, говори — да или нет?
— Ай! — крикнул я и тут же: — Нет, конечно, нет!
Он продолжал дергать меня за волосы, пока мне не стало казаться, что подо мной колеблется пол и что у меня содрана половина лица.
— Лазил ты ей под юбку?… Гм…
— Да, да, конечно, господин директор, лазил…
«Я прятался в складках ее юбки вместе с тухманскими малышами», — собирался я прохныкать, но тут он отпустил меня на мгновение, и я уж добровольно подставил ему голову с другой стороны.
— Ну, а дальше что, гм… Ну, а дальше?
Опять приступ режущей боли, еще острее прежнего… Я даже заплясал на носках.
— Гм! Ну и что же, удалось тебе забраться под юбку?
— Конечно, господин директор, удалось, ай, больно… Конечно…
— А куда ты девал золотой? Гм!
Я не знал, что он хотел от меня, и взмолился:
— Скажите сами, господин директор, куда я девал золотой… Ведь вы это знаете, господин директор, и все, что вы скажете, сущая правда, господин директор. Я готов во всем признаться, господин директор!
Вздернутый за волосы, я беспрерывно приплясывал вокруг него.
— Ты безобразничал с девкой. Вместе с ней промотал десять марок, слышишь, гм!
— Да, да, господин директор, так оно и было! Истинная правда, в самом деле так, конечно, так.
Я снова твердо стоял на полу. С улицы доносился колокольный звон.
Гм! В следующий раз ты мне сам все расскажешь связно и подробно. Гм! На сегодня хватит. Гм! Марш! Приготовься идти в церковь! Гм!