— Куник! — позвал знакомый голос. Боксер в ужасе оглянулся и затопал, убегая вниз по лестнице.
— Куник! Гад проклятый! — позвала Фанни.
Куник заявил, что потерял всякую охоту драться, а кроме того, я, конечно, непобедим, так как ношу знаменитый пояс «Геркулес», делающий человека силачом, он, дескать, на себе испытал действие этого пояса. Дядя Карл, мой сумасшедший дядя, в припадке буйного помешательства набросился на своих же, его с трудом удалось увести, а я тем временем преодолел еще несколько ступенек, не получив ни одного удара. Дядя принес с собой тот самый страшный крик, вслед за которым в тот раз взвыл весь Оплот мира, но я с песней, укрепляющей дух человека, прошел сквозь город улюлюкающих домов. Я прошел сквозь бурю звонков, как ни звенело у меня в ушах… Учитель Штехеле и профессор Вальдфогель уговаривали остальных моих дядей, расточительного дядю Оскара и великана дядю Гуго, не трогать меня. Оба дяди, не знавшие, к какому лагерю они принадлежат, легко позволили себя убедить и отступились от непонятного им заговора против меня. Профессор Вальдфогель этим не удовольствовался, он подошел и постарался приободрить меня:
— В этой лестничной битве все время помните о нашем старом Ксенофонте: «Thalatta! Thalatta![19] Море! Свобода!»
Дальше с нескольких ступенек меня свел Вдумчивый корреспондент. Магда, которую вызвали сюда, чтобы она своими патриотическими песенками подстегнула моих врагов, а меня запугала появлением духов, решительно. повернула назад, как только фрейлейн Клерхен рассказала ей о Беседке счастья и подлых слухах, которые распространял Фек, этот проходимец: он вовсе и не был знаком с фрейлейн Клерхен, а повсюду бахвалился, что с нею сошелся. Господин Зигер из Охотничьего домика отвел в сторону старика Гартингера: как, мол, он, старый социал-демократ, мог быть заодно с теми, кто стоял «руки-по-швам»… Бабушка узнала священника, который держал речь над ее гробом, и как следует пробрала его: что ему, дескать, здесь нужно, решительно сказала она, и неужели ему не совестно? Золотко швыряли то в одну сторону, то в другую, как настоящего Туда-и-Сюда; Зловреда и Пакостник тузили его кулаками, считая, что он не их поля ягода, но и Блуждающий по аду ткнул его в спину так, что он упал с лестницы, да еще сделал вид, этот Туда-и-Сюда, что страшно возмущен, и пригрозил на всех пожаловаться. Пай-мальчик, сын дворника, который успел к этому времени стать жалким ханжой и презренным клеветником, видя, что исход борьбы не решен, предлагал свои услуги обеим сторонам. Искатель счастья ясно дал понять Негодяйчику, чтобы он искал счастья в лагере Руки-по-Швам, и так прижал его к стенке, что тот жалобно заныл и наперед отказался от всех своих наветов. Вероятно, Молодой человек, которого я увидел, был тот самый, что некогда покинул отчизну, стремясь отразить в своих картинах «прекрасный мир», — ведь с его появлением бабушка преобразилась, одышка ее улеглась, она плясала и пела так, что священник, теперь уже обер-консисториалрат, в ужасе поспешил вон, повторяя, что здесь творятся такие дела, таки нечистые дела… Молодой человек показал мне тем временем свои картины, и я увидел как раз те из них, которые он не нарисовал, все стены на лестнице были разукрашены ими, и я увидел портрет в столовой, над комодом, освещенный так тепло, как никогда раньше, — портрет дедушки. И портрет заговорил:
— Я жил не весь. Жила какая-то частица меня. А ведь я хотел жить полной жизнью, всеми силами души и ума! Ты, быть может, тоже не достигнешь цельной жизни. Но ты будешь к ней пробиваться.
Появилась и старая фрейлейн Лаутензак, она благодарила меня за то, что я умирал вместе с ней, она ласково улыбнулась и сказала, что хочет помочь мне выбраться на волю… Вдруг снизу поползло какое-то зловоние.
— Все здесь? — крикнул чей-то голос.
— Да, — послышался нерешительный ответ; это была подмога отряду Руки-по-Швам, она очень запоздала. Но за нерешительным «да» взревело мощное «да» с нашей стороны. Это не мог быть «верблюд», он уже дохнул на меня своим мерзким дыханием; с верхнего этажа, из его квартиры, доносилось бульканье, он полоскал рот прописанной ему микстурой, а затем играл на виолончели. Теперь я вспомнил, кто это так стремительно приближался ко мне, размахивая ведерком с вонючей жижей, — мой старый знакомый. И как только мог я забыть его! Он все это время тайно безобразничал, а я ни разу не напал на его след!.. С минуту я слушал, как он меня уговаривает:
— Чего ты так торопишься? Куда спешишь? Зачем так отчаянно стараешься сойти с лестницы? Не надо ничего делать! Скажи: оставьте меня, я хочу покоя. Лень обязательно перекроит на свой лад жизнь Руки-по-Швам…
— Знаем мы, — ответил я, — это все равно что в чемодане все перевернуть вверх тормашками. Никакой новой жизни не получится.
— Эх ты, звездочет, звездочет! — рявкнул он. — Скажи-ка, видишь ли ты каналы на Марсе и марсиан — полуангелов-полудраконов, и прочитай, что говорят звезды.
Но Размахивающий вонючим ведерком бессилен был сделать мне еще какую-нибудь гадость. Он опоздал. Наконец-то я мог открыто высказать ему свое мнение, и на этот раз он удалился пристыженный, размахивая ведерком с вонючей жижей… И вдруг началась такая свалка, поднялся такой содом, такой гвалт, что Руки-по-Швам потерял меня из виду; среди всего этого шума и гама он громовым голосом звал меня по имени, но мои многочисленные друзья, стремясь внести смятение в ряды врагов, откликались все сразу: «Сюда!» Впорхнули Дузель и Газенэрль, и в шуме борьбы я услышал собственный голос, возвещавший, подобно трубному гласу:
— Я видел корабль!
Внизу, у дверей, стояли Ксавер, Гартингер и Зак, а против них Фек, Фрейшлаг, Крейбих, Палач и Кадет. По числу и физической силе Стойкие были намного слабее отряда Руки-по-Швам, но неожиданно Мопс перешел на сторону Стойких, и я успел примкнуть к ним, а вот и Левенштейн спешит к нам на выручку, он напомнил мне о книге, которую он протянул мне, когда тронулся поезд. Она лежит у меня в боковом кармане. Я на несколько секунд поставил чемодан на пол, раскрыл эту книгу, заглянул в нее и опять сунул в карман. Я сразу нашел строчку, делающую нас непобедимыми, и громко произнес: «…ибо Справедливые бьются, как волшебники». Полковник Боннэ между тем повернулся к Веселому гуляке и завязал с ним серьезный разговор, я слышал, как Трактирщик говорил:
— Жила-была колбасная горбушка…
Фек дернул Крейбиха за рукав:
— Оставь их, теперь уж нет никакого смысла, они сильнее нас…
Фрейшлаг исчез. И Палач тоже уныло поплелся прочь. Кадет, Фек и Крейбих держались вместе, но не предпринимали никаких действий. От имени их всех Крейбих сказал:
— В другой раз! Позднее!
В последнюю минуту Гартингер грустно шепнул мне на ухо:
— Христине это было уже не под силу…
Вот какое сражение разыгралось на лестнице, не очень широкой и всего в каких-нибудь пятьдесят ступенек, лестнице, которая вела из жизни Руки-по-Швам в Стойкую жизнь,
Я выбежал на улицу.
По небу, по высокому, бесконечному небу тихо ползли облака…
Если уж такой, как я… Тогда и вам, вам всем не надо падать духом…
«Ура! Лютих пал! Ура!» — хрипло донеслось с балкона. На балконе стояла Христина и размахивала черно-бело-красным флагом.
Иллюстрации
