«А у тебя уже есть какие-нибудь планы на будущее?»
— У меня завелась новая причуда, — сказал Герберт, — чем старше человек, тем у него больше причуд. Я по воскресеньям езжу сюда, на площадь Тельмана, когда через нее открыт проход. Я пришел к убеждению, что людям следует чаще бывать на строительных площадках.
Он говорил это лицом к окну, бросая слова в шум проезжающих трамваев, в гул пневматических молотов, бульдозеров, самосвалов, и Лизевиц ничего не расслышал.
— Что, что? — переспросил он. Герберт подошел к столу и сел.
— Ну, в чем же дело? — спросил он.
— Я просто поинтересовался, есть ли у тебя какие-нибудь планы на будущее?
Герберту почудилось, что их мысли и слова не соприкасаются. Каждый говорит про свое.
— Зачем это тебе понадобилось?
— Ну, раз ты не будешь выбран на окружную конференцию, значит…
— То есть как?
Подробностей Лизевиц не знал. Есть такое решение секретариата. На его замечание: «Неймюллер никак не придумает, кого ему назначить директором школы имени Дистервега» — секретарь ответил: «Герберта Марулу».
«То есть как?» Лизевиц спросил слово в слово то же самое, что теперь спрашивал у него Герберт.
«Его не выдвинули на партконференцию. Решение секретариата».
Черт знает до чего глупо получилось. Лизевиц был твердо убежден, что Герберт уже в курсе. Он даже мысли другой не допускал, и вот Марула бледный сидит перед ним, Лизевиц ни разу его таким не видел, руки дрожат, и он тщетно пытается унять эту дрожь.
— Глупо как вышло, — сказал Лизевиц. — Мне очень, очень неприятно.
Герберт все еще не мог вымолвить ни слова, не мог собраться с мыслями, ничего не понимал. Он видел только, как руки у него дрожат и постукивают о крышку стола. Черт подери, с чего они так расплясались?
Лизевиц растерялся. Хотел позвать заведующего, но не рискнул оставить Герберта одного. Ему все казалось, что он должен извиниться перед Гербертом.
— Может, я сморозил глупость. — Лизевиц надеялся, что так оно и есть, ему страшно было наблюдать, как за несколько секунд сник этот крепкий, неуязвимый человек, каким он привык считать Герберта.
Герберт встал, начал искать, сам не зная, что он ищет. Лизевиц нагнулся, подал ему портфель, Герберт принял портфель у него из рук и сам того не заметил.
— Я отвезу тебя домой, — сказал Лизевиц. Он пошел вслед за Гербертом, пытался снова взять портфель, но Герберт не выпускал его из рук, словно великую драгоценность, которую никому нельзя доверить.
Они прошли мимо дверей секретаря по вопросам культуры и народного образования.
— Давай зайдем, — предложил Лизевиц, — поговорим с Махнером. Надо же разобраться.
Но Герберту и без того все было ясно.
— Так оно и есть, — сказал он.
Он не сомневался: его выставили за дверь.
Такова была первая мысль Герберта, когда он вновь обрел способность трезво рассуждать. Он и не думал, что явится исключением. Не протекция вознесла его на этот пост, не она и удержит.
«Зять Карла Вестфаля и друг первого секретаря Фокса, которому он спас жизнь».
«Порой мне хочется быть простым учителем».
Самое время. А чего он, собственно, волнуется? Тут-то и стать кем хочешь.
— Махнер был на секретариате, — сказал Лизевиц.
Смешно: Герберту приходится утешать Лизевица, словно это Лизевица снимают с работы.
— Не суетись, — сказал Герберт. — Просто все это свалилось на меня неожиданно. А в остальном не так уж и важно.
Но Лизевиц понял, что в последних словах Герберта Горечь пересилила искренность. Самое важное — это человек. Партия существует для людей, а не люди для партии. Что-то здесь не сработало. Почему — разъяснится впоследствии. Рано или поздно все разъясняется, вот только ребенок, пока суд да дело, успевает утонуть в колодце.
— Ты как хочешь, а я с ним поговорю, — сказал Лизевиц.
Герберт не ответил. Он собирался войти в подъезжающую кабину патерностера, замешкался и опоздал. Ему вдруг страшно показалось сделать нужный шаг, покинуть твердую почву, на которой он стоял. Он решил впервые спуститься с пятого этажа пешком, но заметил, что Лизевиц на него поглядывает, и устыдился собственной слабости. Не дожидаясь даже, пока очередная кабина поравняется с площадкой пятого этажа, он высоко занес ногу, пошел, судорожно ухватившись за поручень, и прислонился к стене патерностера, который медленно повез его вниз.