Томас торжествовал. Неймюллер сидел перед ним, явился к нему прямиком из Берлина по личному распоряжению министра. Итак, ни у кого уже не осталось сомнений, что идея создать четвертый, комбинированный поток принадлежит Томасу. А теперь Томаса Марулу, ранее директора, затем разнорабочего, ныне опять директора, вводят в состав центральной комиссии при министерстве народного образования. Томас упивался приятным известием, тем более что услышал его именно из уст Неймюллера.
— Первое заседание состоится на той неделе. Ты получишь приглашение.
Каких-нибудь две недели назад Томас опасался, что его ототрут к сторонке, что Герберт припишет себе его заслуги.
«Важное предложение заместителя председателя халленбахского совета. На общереспубликанской конференции с участием министра товарищ Герберт Марула выдвинул идею создания четвертого потока».
Эта статья в учительской газете привела Томаса в неописуемую ярость. Вечером он помчался к Кончинскому.
«Полюбуйся, какая наглость!»
«Не теряй головы, там разберутся!»
«На черта мне разбирать такое свинство, я возмущен тем, что оно вообще возможно. А с меня хватит. Обрыдло».
«Не волнуйся. Твое тщеславие еще будет вознаграждено».
Конечно же, Томас начал спорить, Кончинский неправильно истолковал его волнение. При чем тут тщеславие, когда речь идет о справедливости?
«Да, да, конечно, о справедливости, но не о ней одной. Ты меня не убеждай, Томас, мне порой кажется, будто ты рядишься в тогу борца за справедливость, чтобы скрыть под ней что-то другое».
Неймюллер встал.
— Поздравляю.
— Спасибо.
— Если и дальше так пойдет, быть тебе года через два заслуженным учителем.
Неймюллер рассмеялся, и Томас не понял, в шутку он это говорит или всерьез.
«Не волнуйся. Твое тщеславие еще будет вознаграждено».
Просто удивительно, до чего Кончинский разбирается в людях.
— А как вообще дела в школе? — спросил Неймюллер, уже выйдя из кабинета.
— Все по-старому.
Франц не хотел идти на классный вечер. С какой стати?.
«Желаю вам развлечься, мои молодые друзья. Строить социализм — веселое дело, веселое и жизнерадостное. Кто не работает, тот не танцует».
А потом он все-таки явился и сидел здесь и ждал. Кто-то крикнул: «Приглашают дамы!» Сперва он подумал: «Вот чепуха». Но тут его охватило сильное волнение. Сейчас все должно решиться. Хотя чему решаться-то?
Все уже давным-давно решено. Чего ради он здесь торчит? В тот день, когда Ирес вместе с Берри тайком ушла из комбината, да-да, тайком, иначе не скажешь, он твердо решил окончательно порвать со всем. Он уже не помнил, как добрался домой, он помнил только, как расшвырял по комнате свои вещи, как заталкивал их в чемодан. Немного погодя явился дядя Томас.
«Какая муха тебя укусила?»
«Я уезжаю обратно».
«Я не могу силой удерживать тебя. Но, по-моему, я вправе рассчитывать, что ты объяснишь мне свое поведение».
И вдруг вся накопившаяся в нем злость обрушилась на Томаса, который строит из себя невесть что, играет в порядочность, а сам обманывает родного брата. Франц испытывал злобную радость, швыряя эти обвинения в лицо дяде.
«Ну, что ты мне теперь ответишь? Устраивает тебя мое объяснение?»
Растерянность Томаса была ему приятна.
«Что ж ты не защищаешься? Почему не обзовешь меня сумасшедшим, не запретишь мне даже касаться этой темы?»
«У меня нет иных оправданий, кроме одного-единственного: я ее люблю. Порой я просто не могу работать, не могу совладать с собой. Порой мне кажется, что все потеряно, что я переоценил свои силы».
Франц был несколько обескуражен подобным смирением. Противник, который не желает защищаться, его смущал. В таких случаях он всегда пытался докопаться до причины, побуждающей противника вести себя именно так, а не иначе.
«Тебе может показаться, что я вымаливаю понимание. Но я ничего не собираюсь оспаривать. Да, я боялся предстоящего объяснения с тобой. Теперь я задаю себе вопрос: а почему, собственно, боялся? И не странно ли, что артисту или инженеру скорее простят недозволенную любовь, чем учителю? Может, я и не прав. Не знаю, не знаю. Что такое, в конце концов, недозволенная любовь?»
У Франца словно крылья опустились. И уехать он бы теперь не смог. Куда, спрашивается, уезжать?
«Блудный сын вернулся домой. Вот и ты наконец».
Чмок в лоб, чмок в щеку.