Он был сейчас не в состоянии заниматься умственной работой, какие уж тут занятия! Но он вбил себе в голову, что должен сесть за книги именно сейчас. Раз уснуть «се равно не удается.
Под тетрадями и книгами он обнаружил эссе Камю «Миф о Сизифе». Рут привезла его из своей неудачной поездки к отцу.
«В любой западной газете ты найдешь теперь отклики на «Сизифа». Я прочла только начало и должна признать: Камю умеет потрясти читателя. Порой мне, правда, сдается, что он делает это для собственного удовольствия. И тогда у меня пропадает всякая охота читать. На мой вкус, у Камю слишком много интеллектуальной акробатики. Он показывает публике все, на что способен: прыжок с трапеции и тройное сальто. А зрители сидят, разинув рты, и ахают: вот это да!»
Лично его больше интересовал конец. Он прочел эссе задом наперед.
«Сизифа надлежит представлять себе счастливым человеком».
Это ж надо так перевернуть!
До сих пор тщетные усилия Сизифа были символом деятельности, лишенной смысла. Сизиф, осужденный на вечную муку — это же ясно как божий день, об этом и размышлять нечего, — не просто несчастлив, он должен быть несчастлив. А тут является некто и заявляет:
«Меня интересует Сизиф, спускающийся с вершины. Этот миг, являющийся для него передышкой и повторяющийся с той же неотвратимостью, что и его злосчастье, есть миг осознания. В те минуты, когда Сизиф спускается с вершины и мало-помалу углубляется в пещеры богов, он хозяин своей судьбы, он превосходит силой свою скалу».
При первом чтении Герберт подчеркнул эти слова синим карандашом. Именно здесь он, пользуясь выражением Рут, от удивления разевал рот: вот это да. Из года в год, а то и всю жизнь человек рассматривает нечто под определенным углом зрения, но внезапно угол меняется, и тот же самый предмет или явление ты видишь уже совсем по-другому.
Но сейчас у Герберта было настроение, созвучное мыслям Камю, и он позволил увлечь себя, отождествил себя с героем, подчеркивал те строки, которые несколько месяцев назад вызвали у него отпор.
«В наше время человек труда всю свою жизнь работает в аналогичных условиях, и участь его не менее абсурдна. Но трагичной она становится лишь в те редкие мгновения, когда работающий осознает. Сизиф — бессильный и непокорный пролетарий среди богов — с самого начала сознает всю глубину своего несчастья: он размышляет о нем, пока спускается с вершины. Знание же, которое должно усугублять его муки, одновременно довершает его победу. Нет судьбы, которую нельзя одолеть презрением».
Герберт перечитывал эти строчки снова и снова, испытывая грустное удовлетворение, горькую отраду при мысли, что мир именно таков.
«Абсурдный человек говорит «да», и муке его несть конца».
Лишь теперь Герберт почувствовал усталость. И одновременно удовлетворение. Ему казалось, что он взял себя в руки, тогда как им просто овладело смирение, делавшее его беззащитным.
«И охотник сказал льву:
«Смотри не засни, чтоб никто нас не тронул, покуда мы спим». И, сказавши, заснул. Лев же лег рядом и приготовился бодрствовать, но он тоже устал после боя, а потому кликнул медведя и сказал: «Ляг рядом со мной, мне надо поспать, а если что случится, буди меня». Медведь лег рядом, но он тоже устал и, кликнув волка, сказал: «Ляг рядом со мной, мне надо поспать, а если что случится, буди меня». Волк лег рядом, но он тоже устал и, кликнув лиса, сказал: «Ляг рядом со мной, мне надо поспать, а если что случится, буди меня». Лис лег рядом, но он тоже устал и, кликнув зайца, сказал: «Ляг рядом со мной, мне надо поспать, а если что случится, буди меня». Заяц сел рядом, но он тоже устал, а кликнуть ему было некого, и он уснул. Теперь спали все, и маршал захватил их врасплох, достал меч и снес охотнику голову. Лев проснулся, увидел, что господин его убит, и страшно заревел: «Медведь, а медведь! Ты почему меня не разбудил?» Медведь спросил волка: «Ты почему меня не разбудил?», а волк лиса: «Ты почему меня не разбудил?», а лис зайца: «Ты почему меня не разбудил?» Только зайцу не у кого было спросить, и вина осталась на нем».
Альбрехт, председатель халленбахского окружного совета, одноногий инвалид войны (в свое время его подбили вместе с дряхлым «юнкерсом-52» под Сталинградом), Альбрехт, бывший член Национального комитета «Свободная Германия», слушал Фокса и даже не без интереса, ибо рассказывать Фокс умел. Но когда Фокс кончил, Альбрехт не мог удержаться от вопроса, в котором слышалась неприкрытая насмешка: